«Интересно, — думал Хук, теребя деревянный крестик на шее, — у кого больше власти на небесах, у Дионисия или у Криспина с Криспинианом? А подзащитных своих они отстаивают перед Богом так же, как адвокаты в суде?..»

Герольды и мессир де Бурнонвиль обменялись немногими словами, затем вновь раскланялись, и оба герольда, повернув серых коней, поскакали обратно. Де Бурнонвиль, поглядев им вслед, галопом пустился к городу. У горящего дома красильщика он придержал коня и что-то прокричал воинам на стене. Французского Хук почти не понимал, однако де Бурнонвиль добавил по-английски:

— Будем биться! Крепость французам не сдадим! Одолеем врага!

Звенящий клич замер в тишине: ни бургундцы, ни англичане-лучники не поддержали командующего. Дэнси лишь вздохнул. Арбалетная стрела, принесшаяся от французов, прожужжала над головами и с лязгом ударилась о ближайшую мостовую. Де Бурнонвиль, не дождавшись отклика от стоящих на стене воинов, двинул коня к воротам; Хук услышал скрип огромных петель, грохот деревянных створок и тяжелый стук засова, опускаемого в скобы.

Солнце, ушедшее за дымную завесу, отливало теперь червонным золотом. Внизу сквозь редеющие клубы дыма стала видна группа скачущих вдоль городской стены вражеских всадников в доспехах и шлемах. Один, выдвинувшись вперед на огромном вороном жеребце, держал в руке странное знамя без герба — длинный и узкий стяг ярко-алого шелка, бьющийся на ветру, как струя крови. Завидев его, воины на стене осеняли себя крестом.

— Орифламма, — спокойно произнес Дэнси.

— Орифламма?

Дэнси, лизнув средний палец, еще раз перекрестился.

— Боевое знамя французов. Это значит, что обойдутся без пленных, убивать будут всех, — мрачно сказал он и вдруг откинулся навзничь.

В первый миг Хук не понял, что произошло. Он решил, что Дэнси оступился, протянул руку помочь, — и тут увидел оперенную арбалетную стрелу, торчащую во лбу. Крови почти не было, лишь пара мелких капель. В остальном лицо Дэнси выглядело вполне мирным. Хук, опустившись на колено, оглядел толстую стрелу: снаружи торчал лишь хвост длиной в ладонь, остальное ушло глубоко в мозг; если не считать хруста, как от мясницкого топора, то Дэнси умер беззвучно.

— Джек! — окликнул его Хук.

— Ему не до тебя, Ник, — отозвался кто-то из лучников. — Он уже, поди, болтает в аду с дьяволом.

Хук так никогда в жизни и не понял, как все случилось и почему. Не то чтобы он считал Дэнси близким другом — друзей у него в Суассоне не водилось, разве что Джон Уилкинсон, — и все же его обуяла внезапная злость. Дэнси был англичанином, а в Суассоне англичан не любили не только враги-французы, но и свои же бургундцы, — и Хук, потянувшись к белому холщовому мешку на правом боку, медленно вытащил стрелу.

Повернувшись к полю, он наложил стрелу на цевье и, придерживая большим пальцем левой руки, приставил ее хвостом к тетиве; затем, вскинув лук, захватил правой рукой тетиву вместе с концом стрелы.

— Стрелять не велено, — упреждающе бросил лучник, стоящий поблизости.

— Зря стрелу потратишь! — поддакнул другой.

Натянув тетиву до правого уха, Хук пошарил глазами по дымному полю перед городом, и взгляд его выхватил арбалетчика, спрятавшегося за павезой с изображением скрещенных топоров.

— Из лука не достанешь, это ж не арбалет, — предостерег его сосед-лучник.

Однако Хук стрелял с детства, набирая опыт и силу, пока ему не стали по руке самые мощные боевые луки, и он давно знал, что лучник целится не глазом, а чутьем: просто видишь цель и направляешь стрелу.

Арбалетчик уже поднимал свое тяжелое оружие, чьи-то две стрелы прошелестели в вечернем воздухе рядом с Хуком.

Он забыл обо всем. Так бывает в лесу, когда среди ветвей мелькнет олень. Стрела летит ему вслед, словно без ведома лучника. «Все умение — у тебя в голове, — давным-давно сказал ему деревенский стрелок. — Лук не нацеливают. Просто смотришь и знаешь, куда нужно попасть. И стрела идет сама».

Хук отпустил тетиву.

— Вот же дурень, — бросил кто-то рядом.

Белое гусиное оперение мелькнуло в дымном воздухе. Стрела спикировала быстрее, чем падающий на добычу ястреб. Сама оперенная смерть со стальным жалом, шелковой обвязкой и ясеневым древком пронзила вечернюю тишь.

— Боже милостивый, — прошептал сосед лучник.

Французу не так повезло с быстрой смертью, как Джеку Дэнси. Стрела Хука пробила ему горло, стрелка развернуло на месте и опрокинуло навзничь. Арбалет в падении разрядился, стрела взмыла в небо. Арбалетчик в корчах бился на земле, цепляясь руками за горло, где жидким огнем разливалась боль, а над ним простиралось подернутое дымом пожарищ кроваво-красное небо, горящее предсмертным закатным огнем.

«Хорошая была стрела», — подумал Хук. Прямая, с перьями из одного и того же гусиного крыла, она летела уверенно и попала в цель. Он убил человека в бою и теперь наконец может зваться лучником.

* * *

На второй день осады Хук решил, что миру настал конец.

Вечер выдался теплым, прозрачный свет разливался в бледном воздухе, река медленно скользила между цветущих берегов с зарослями ивы и ольхи. Знамена над французскими палатками не колыхались, легкий дымок от сожженных домов медленно струился вверх и таял в безоблачном вечернем небе, у городской стены кружили ласточки.

Николас Хук, прислонив ненатянутый лук к стене, стоял на крепостном валу. Воспоминания уносили его в Англию, к усадьбе и широким лугам, которым уже недолго ждать сенокоса, к высокой траве с прячущимися в ней зайцами, к реке, полной форели, к пению жаворонка в сумерках. Он вспоминал Короткий луг и старый коровник с прогнившей крышей. Там, за душистой стеной жимолости, обычно встречала его Нелл, молодая жена Уильяма Сноболла, и отдавалась ему молча и неистово. Он раздумывал о том, кто сейчас следит за лесом Трех Бутонов, и в тысячный раз недоумевал, кто дал лесу такое имя. Деревенская харчевня тоже звалась «Три бутона», почему — не знал даже лорд Слейтон, который временами добирался до нее на костылях и неизменно оставлял монету за пиво на всех. Хук подумал о злобных вездесущих Перрилах. Сейчас он преступник вне закона, и домой ему нельзя — случись Перрилам его прикончить, его смерть не зачтется им как убийство, ведь закон не защищает преступника. Он вновь припомнил окно в лондонской конюшне, через которое Бог приказал ему спасти лоллардскую девушку. Хук не сумел ей помочь, и теперь ему вовек не видать пролившегося на него тогда небесного света. Сара. Он часто шептал ее имя, словно звук мог принести ему помилование.

Вдруг вечерняя тишь разом кончилась.

Вначале грянул свет — темный свет, как почудилось Хуку: вспышка черно-красных огненных сполохов языком змея из преисподней лизнула воздух у траншеи, вырытой французами вблизи катапульт. Геенна огненная показалась лишь на мгновение. Ее внезапно накрыло тучей плотного черного дыма, и тут же грянул оглушительный гром, сотрясший небеса. В ответ поблизости раздался грохот, словно что-то ударило в городскую стену.