Теперь наша работа сильно оживилась. У нас намечалось свыше 10 кружков: кружок Романова, Сарлейского,

Роговых, Мухина, Самылина, Роганова, Заломова, кружок в Кулибинских мастерских, на паровой мельнице и на заводе Доброва-Набгольца — это в самом Нижнем Новгороде, а при посредстве Харюткина, братьев Некипеловых, Фомина на заводе Сормова образовалось не меньше трех кружков.

Наступившая осень много способствовала нашей работе. Интеллигенты, направляемые Романовым, охотнее шли в кружки в качестве пропагандистов, а Романов уже проник и в Сормово.

На заводе Курбатова все помеченные мною рабочие были испробованы Осиповым и Коноваловым посредством бесед и нелегальной литературы в преданности делу.

Однажды осенью пришел ко мне специальный посланный от Романова и сообщил, что меня желает видеть на одной из пристаней Александр Митрофанович Стопани, едущий в Ярославль. Осторожно я пробрался на указанную пристань и встретил там А. М. Стопани. Осведомил его о казанском рабочем движении, так как он ехал с каникул из деревни, сидя в которой заметал казанские следы. По этой же причине перевелся в Демидовский лицей и поэтому не знал, что делалось за последнее время в рабочей Казани. Рассказал ему о том, как мы работали в Нижнем.

А. М. сказал, что Романов произвел на него хорошее впечатление, а также подтвердил, что Романову можно вполне доверяться.

Много еще говорили и, горячо расцеловавшись, расстались.

Идя от пароходной пристани, я ликовал маленькую победу: еще город на Волге — Ярославль — мы завоевали. Там будет А. М., там будет Бурцев, а это значит, что работа пойдет так же, как шла в Казани, как идет в Нижнем и как, может быть, идет во многих городах России, подпольной России, где есть такие же друзья, нарождающиеся группы товарищей.

Вместе все взятое — какая огромная армия, сильная своей спайкой, своей готовностью идти на черную работу, а какие перспективы на почве залежей рабочего класса! Будут коралловые острова! Будет могучее рабочее движение! Это не 3000 заговорщиков под руководством горячей головы офицера, хотя бы и талантливой, это мировая сила под знаменем «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

И я глядел, как пароход «Зевекки» плавно и мерно рассекал быстрые волны Волги, мчался вперед вместе со Стопани.

— Вперед, вперед! — крикнул я.

Но он меня не слышал.

— Ну, а когда тысячи закричат «вперед», сотни тысяч, тогда их голос он услышит.

Проезжая в Ярославль, повидался со мной тоже и Бурцев.

Из Казани перебросился в Иваново-Вознесенск Г. С. Кондрашов, который тоже заезжал ко мне.

Поздней осенью с последними пароходами съездил в Ярославль Тихонов и привез в Нижний порядочно нелегальной литературы, полученной у Стопани. Это была свеже отпечатанная социал-демократическая литература, довольно разнообразная. Помню, там были «Ткачи» Гауптмана. Часть этой литературы мы отправили в Сормово.

Романов с горящими глазами, сидя на корточках на полу, разбирал привезенную литературу и радостно говорил, что теперь можно работать с разнообразной литературой и в случае недостатка можно размножить ее и на гектографе. Нужно быть Романовым, иметь его кропотливость, чтобы еще печатное размножать на гектографе! Лично я, когда узнал после рукописных экземпляров гектографированные, то навсегда зарекся что-либо давать переписывать, а после печатных что-либо давать размножать на гектографе или другим способом. Так я возненавидел кустарничество, которое стоило столько крови смелым пионерам рабочего движения.

Как-то поздней осенью, когда открылся театральный зимний сезон и стало известно, что поставят пьесу «Рабочая слободка», мы порешили сделать маленький смотр своим силам и всем руководителям кружков заказали взять билеты на галерку зимнего театра. Жандармы нас прозевали. Рабочих собралось около 150 человек. Об этом событии рабочие с большим удовольствием потом долго вспоминали. Дело в том, что каждый кружок, по конспиративным соображениям зная только о своем существовании, ни в коем случае не верил в существование других кружков. Рабочие не верили в собственные силы, в активность и способность большинства рабочих на пробуждение к новой жизни. Уж очень был мрачен общий фон жизни рабочих в то время! Рабочий видел собственными глазами группы картежников, орлянщиков, хулиганствующих, всевозможные групповые драки, и ему собственными глазами необходимо было увидеть такие же группы новой, нарождающейся жизни. Иначе его нельзя было убедить, а рассказам агитаторов и пропагандистов, лекциям, нелегальным книжкам он как бы верил и не верил. И только после того, как рабочие увидали большие группы своих товарищей в театре, приодетых, скромных, собравшихся вместе, они поверили в возможность широкого рабочего движения. И все же это было понятно руководителям кружков, а рядовые члены кружков, не зная каждого по фамилии, с какого он завода (а это им нужно было почему-то знать), спрашивали потом, действительно ли были рабочие в театре, не была ли это переодетая интеллигенция, и после долгих убеждений наконец начинали верить.

Особенно неприглядный фон жизни, более отсталый и некультурный был на Сормовском заводе.

Там слесари группами охотились на группы чертежников, которых предпочитали им местные девушки, а котельщики, в свою очередь, охотились за слесарями и токарями, и на этой почве происходили групповые частые побоища, иногда кончавшиеся увечьями и даже убийством. Между цехами рабочих была страшная разобщенность. Чертежник считал ниже своего достоинства вести дружбу с токарем или слесарем; последние — с котельщиками и т. д. Я помню, стоило больших усилий уговаривать квалифицированных рабочих идти с агитацией в среду плотников и чернорабочих.

— Они ни черта не понимают. Как им втолкуешь? — вот обычная отговорка рабочих, и приходилось в первую голову посылать таких рабочих, которые в движении принимали участие уже не один год. Лишь после того как появлялся кружок из чернорабочих или котельщиков, убеждались неверные, что можно работать и в других цехах.

Когда мы впервые появились в Сормове, нас поразили широкие разгулы и пьянство среди рабочих. Группы гуляющих с гармоникой полупьяных парней, еще больше кружки играющих в орлянку, всюду расположившиеся картежники. Нас предупреждали сормовцы не приходить без провожатого из них, а то без всякой причины отколотят и даже изувечат сами же рабочие. Я действительно замечал, что на нас, чистеньких и совершенно трезвых, беседующих и смеющихся, местные рабочие слишком много обращали внимания, и подозрительные взгляды, перешептывания и какие-то таинственные свистки губами в сторону других групп показывали, что все это внимание далеко не в нашу пользу. Как-то я шел один. Молодые рабочие окружили меня с вопросами:

— Куда идешь, зачем? Поди, из города?

— Да, — спокойно отвечал я: — Иду к сыну Харюткина.

— А-a! М-м! Ну иди. Вон там живут Харюткины.

Такие встречи были тем более