Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В той же Бургундии, в Отене, скульптурное убранство собора являет нам как бы два лика французской романской скульптуры: лик символический, условно фантастический, сугубо средневековый и лик реалистический, земной, просветленно-человеческий.
В тимпане собора - «Страшный суд» работы мастера Жиздебера, подпись которого сохранилась на камне, что представляет для нас особый интерес, так как имена почти всех, даже самых замечательных, зодчих, ваятелей и живописцев того времени давно канули в Лету.
Рельеф этой композиции очень низкий. Выделена только огромная фигура Христа, непомерно вытянутая, угловатая, с симметрично расставленными руками в миндалевидном обрамлении - сиянии, исходящем от божества, которому должно поклоняться все сущее. И это сущее трепещет у ног Христа в ожидании кары или в надежде на милость. Как крохотны в сравнении с фигурой Судьи фигуры судимых, как жалок и ничтожен весь человеческий род в сравнении с богом.
И однако, как отличен всем своим строем от этой фантастики, от этой бесплотности и обреченности рельеф того же собора, изображающий «нашу прародительницу» и «первую грешницу» Еву! Нет, это, вероятно, работа не прожженного ужасом смерти мастера Жизлебера, коленопреклоненного как в молитве, так и в ваянии. Но эту Еву все же создал из камня его современник, его собрат из той же, быть может, монастырской, ремесленной артели. Вот какой многогранной была художественная культура, воспитавшая их обоих.
Тело Евы, показанное горизонтально, очень декоративно в своих волнистых изгибах (эту скульптуру иногда называют «Ползущей Евой»), но это тело живое, сильное и упругое в своей женственности.
Но главное - это лицо Евы.
И огромные глаза, глядящие в сторону - в какие-то дали, куда не сразу проникает человеческий взор, и тонкий разрез рта, и овал подбородка, и этот высокий лоб под ровно расчесанными волосами, и рука, о которую оперлась щека, и внутренняя устремленность, что, повинуясь глазам, оживляет каждую черту, и душевная подвижность, что проглядывает сквозь сосредоточенность взгляда, и написанная на челе глубокая дума создают здесь один из самых богатых по своему содержанию, самых значительных женских образов во всем средневековом искусстве. Как много знает, как много пережила и как далеко заглянула в судьбу человеческого рода эта Ева, чье лицо со всевидящими очами кажется нам извечным: и древним, и настолько современным и близким, что представляется, будто оно встречалось или встретится нам в жизни…
Величественны и многообразны шедевры французской романской скульптуры.
В Лангедоке, что на юге страны (но ближе к Испании, чем к Италии), где классическое наследие было менее глубоким и действенным, чем в соседнем Провансе, эта скульптура исполнена динамизма, внутренней напряженности, подчас повышенной до крайности экзальтации. Не общее ли беспокойство умов, характерное для той бурной эпохи, нашло свое отражение в тревожных и мятущихся образах лангедокского искусства?
Скульптурное убранство портала церкви св. Петра в Муассаке, вероятно, самое значительное из созданного этой школой.
В тимпане, как и в Отеле, - огромная фигура Христа, но чуть менее вытянутая, более компактная, подлинно «восседающая во славе». По бокам - ангелы со взорами, пристально устремленными к Христу, и звери, традиционно символизирующие евангелистов, в изогнутых неестественных положениях. А фоном для этой монументальной группы служат фигуры старцев, сидящих, как и Христос, на престолах. Фигуры? Нет, фигурки. Но, несмотря на свои крохотные размеры, это вовсе не жалкие личинки наподобие отенских грешников. Рельеф - высокий, каждая фигурка объемна, головы повернуты по разному; оставаясь на своих местах, эти старцы находятся в движении, странно беспокойном, даже суетливом. Их всего двадцать четыре (как и сказано в евангельском тексте), но они так расшевелились, что нам кажется, будто весь трехъярусный тимпан «кишит старичками». По идее - это мужи мудрые и праведные, недаром венец на голове каждого. Но вглядитесь в их лица. Вот этот как-то насмешливо улыбается, у того во взгляде сквозит любопытство, у другого глаза с хитрецой, один словно глядит исподлобья, другой качнул головой; кто важно скрестил руки, кто ноги, причем у каждого если не своя индивидуальность, то своя особая выразительность. Интереснейшие это старички, подчас даже чудаковатые. Подобных им, хоть и не в венцах, наблюдательный ваятель, несомненно, встречал где-нибудь на церковной площади или на сельской сходке.
Св. Петр. Статуя портала церкви св. Петра в Муассаке. 1130 - 1135 гг.
Но вся эта беспокойная старческая пантомима из камня - по бокам и у ног Христа - меркнет перед знаменитой статуей апостола Петра, украшающей тот же портал. С ключом в руках он как бы встречает входящих в храм. Вся фигура его, вытянутая и изогнутая до крайности, выражает такой душевный порыв, такое внутреннее напряжение, такую страстную взволнованность, что мы понимаем: искаженность пропорций тут умышленная, отражающая экзальтацию самого мастера. Огромная вертикаль ноги, маленькая голова, углом выступающее плечо - и параллельно на одной плоскости с головой вылепленные руки… Дух мятущийся, огненный ищет здесь своего воплощения в камне. Быть может, не все верно угадано. Но сам порыв, такой властный и искренний, пожалуй, всего важнее для нас.
Церковь св. Трофима в Арле. Конец XII в. Фрагмент портала.
Как отличен от церковного портала в Муассаке портал церкви св. Трофима в Арле, в самом сердце Прованса!
Кругом - наследие античности, и совсем рядом - Италия.
Вполне нормальных пропорций фигуры апостолов чинно выстроились между колонками с коринфскими капителями. Нам ясно, что ваятель имел перед глазами древнеримские статуи философов и риторов. Нет динамизма, нет взволнованности, но зато есть желание приблизиться к спокойному благородству античных форм, впрочем не всегда достигающее своей цели: «варварская» грубоватость ведь еще не изжита.
В целом убранство портала внушительно и гармонично уравновешено во всех деталях, но несколько монотонно.
Собор в Шартре. Королевский портал. Фрагменты. Около 1135 - 1155 гг.
Битва архангела Михаила с драконом. Фреска церкви Сен-Савен сюр Тартан. 1100 г.
Не по этому пути пойдет в дальнейшем французская пластика в благотворном стремлении воплотить по-своему новый, все яснее выявляющийся идеал красоты.
Этот идеал обретет своё наиболее полное выражение не в Бургундии, не в Оверни, не в Лангедоке и не в Провансе. Увенчания всего французского романского искусства следует искать в Иль-де-Франс, т. е. ближе