Юлька демонстративно ела пирог, а Егорка с тоской наблюдал, как уменьшается кусок, и канючил:

— Юль, отломи кусочек…

— Помычи по-коровьему, дам.

— М-му-у… — вовсю старался Егорка, но получалось очень похоже на «мя-ау».

— А теперь по-петушиному покукарекай. Ну? Слабо? Токо мяукать и умеешь.

Она повертела перед носом Егорки уже совсем малюсеньким кусочком пирога, отправила его в рот и, торопливо прожевывая, пропела дразнилку, копируя в точности свою бабку:

Филин-Егор

Влез на забор,

Хвост в трубу,

Кричит: «Мя-у!»

— Я те счас так тресну! — вступился за друга подошедший Мишка. Юлька мячиком отскочила в сторону, но нисколечки не испугалась.

— А чо он кажий день попрошайничает? Я ему сельпо разве?

— Вот жадоба. А у тебя, Михалко, есть хлеб? Мамка чуть свет на работу убежала, а поесть не сготовила.

— А с чего готовить-то? С лебеды? Так она не выросла еще, — не унималась Юлька.

Мишка достал из сумки краюшку хлеба и разломил ее пополам. Подумал мгновение и отдал дружку оба куска.

— Бери. Я рыбы наелся. Вчера после обхода в логах нарыбалил.

— На полях не просохло еще?

— Куда там! Грязюка. Токо местами на островах…

— Ага. Пойду седни после школы колоски собирать.

— А я скажу объезчику, куда ты собираешься, — выпалила Юлька и побежала от ребят.

— Только испробуй, балаболка! — крикнул Мишка ей вслед. — Оттяну нос до бороды, будешь, как бабка твоя, на цаплю похожа…

Друзья уселись на высокое деревянное крыльцо церкви.

— Ешь хлеб-то, Егорка, — напомнил Мишка. — И к Юльке не приставай. Бестолковая она, забот не знает. А ты не побирушка попрошайничать. Соображать должон маленько, — повторил он слова деда Якова.

Егорка с удовольствием набил рот хлебом, но о пироге не мог забыть.

— Вот зараза эта Юлька. Такой кусмень пирога одна смистолила.

— С чем пирог-то? С мясом, поди…

— Не-е, с капустой.

— Нашел об чем горевать. Лучше бы встал пораньше да в Заячий лог слетал. Дед Яков сказал, что Полдневое за хутором уже лед сорвало, и в логе гальяны кишмя кишат. Котлеты из них — одно объеденье.

— Я б пошел, да сачка нет.

— Сито возьми у матери, голова садовая.

— Спросить бы надо, а то за уши отдерет. Она походя меня за уши дерет.

— Ленивый ты, Егорка, вот и достается от матери. Не знаешь, будет контрольная сегодня?

— Може, будет, а може, и нет. Мне все равно.

— И в кого ты такой дундук всеравношний уродился? — Мишка засмеялся и шлепнул дружка по спине. — Ну вот скажи, почему тебя Филином дразнят?

— А почем я знаю? Похож, наверно.

— Похож… Приходи к нам сегодня ужинать. Свежатина есть.

— Ладно.

На улице появился Жултайка Хватков, самый старший из нечаевских подростков. Он немножко важничает, что у него есть настоящая матросская тельняшка. Вот и сейчас она выглядывает из небрежно расстегнутой промасленной куртки.

— Здорово, огольцы! Никак в школу навострились?

— Куда же еще, — спокойно ответил Егорка, доедая хлеб.

— Придумали себе канитель. Шел бы ты лучше, Егорка, ко мне на трактор прицепщиком.

— Надо у мамки спроситься. Може, и отпустит. А може, и нет.

У Жултайки сразу пропал интерес к Егорке. Он презрительно сплюнул и сказал:

— Ладно, шкет, иди. Долдонь свою азбуку.

Егорка вроде даже и не обиделся. Просто встал и ушел. Это еще больше расстроило Жултайку.

— Во! Видел? Как трава. Не зря ему мать каждый день уши дерет.

— Зря ты на него так, — вступился Мишка. — Он не ел сегодня. С пустым-то брюхом сам, поди, как трава смурной ходишь.

— Что ж ты сразу не сказал? У меня мясо есть. Дед Яков вечером приволок. Говорит, медведя завалил. Обещал шкуру подарить.

— Ну и трепач ты, Жултайка, — развеселился Мишка. — Здесь медведь, там Егорку на трактор зовешь, когда сам еще в прицепщиках ходишь.

— На днях дают «Фордзон». Не трактор — зверь. А ты когда в лесничество перебираешься?

— Днями.

— Сподручней там. В озере рыба, в лесу птица, ягода всякая.

— Само собой, — Мишка глянул на школу, потом на веселое солнце и поднялся с крыльца. — Не пойду, однако, и сегодня в школу. Позарез на Лосином острове надо побывать.

— Далеко до острова. И дороги еще нет… Приезжая-то оклемалась? Говорят, дохлая очень.

— Городская она. Все они, городские, тошшие. Да и войну видела. Это тебе не на «Фордзоне» баранку крутить.

Они обогнули церковь и пошли за деревню на поскотину. С лица Жултайки спала веселая беззаботность, он сердито пинал растоптанным кирзовым сапогом прошлогодние кусты репейника, отворачивался от Мишки, чтобы тот не полез вдруг с вопросами о его собственной, Жултайкиной жизни. Ведь это же просто напасть какая-то, все нечаевские взяли моду расспрашивать Жултайку о его житье-бытье, как будто своих забот у людей нету. Особенно Мишка, хоть и дружок, опаснее милиционера — глянет тебе в глаза, и сам все расскажешь.

— Михалко, скажи, ты взаправду на заем два оклада подмахнул?

— А чего делать оставалось?

— Хм, многовато вроде.

— Спросили меня, кто отец. Ну, я сказал, что артиллеристом он воюет. Мне и объяснили, что два оклада в самый раз хватит новую пушку сделать. А чего? Пусть делают. Может быть, моя пушка отцу достанется. Соображаешь? Тогда я вроде с батей буду вместе немецкие танки колошматить.

— Дело.

— А ты? Подписался?

— И я подписался. Только у меня оклада нет. Сказал: «Все, что на посевной зароблю, пишите в заем».

— Ого! Тоже на пушку хватит. Да еще Солдаткина два оклада! Да еще Парфен Тунгусов бычка подписал! Да остальные по возможности. Целая артиллерия получается. А ты…

— Сам-то чего расхрабрился? Артиллерия… Кавалерия… Видел я, как Лапухин с агентом от вас овечку волокли. Это ж надо! Без мяса в ту зиму будешь, да?

— А-а… — Мишка прищурился, сердито хмыкнул. — Рыбы насолить можно. Да еще што в огороде уродит…

— Корова же у вас. И теленок. Вот и мясо.

— Теленка на мясопоставку. Еще не хватит…

— Ладно. Живы будем — хрен помрем. Днями забегу посмотреть на приезжую-то. Можно?

— Заходи.

И направились в разные стороны, всяк по своим делам: Жултайка до кузницы, ремонтировать свой будущий трактор «Фордзон», а молодой лесник прямиком через поле к лесу. Мишка втайне гордился дружбой с Хватковым и во многом хотел походить на него. Особенно нравилось ему, что умеет Жултайка быть на равных со взрослыми. И выдержке его завидовал, ведь в первый же месяц войны пропал без вести Жултайкин отец Ульжабай Хватков, лучший деревенский сапожник и песенник. До войны все модницы округи заказывали ему сафьяновые сапожки. И шил он их быстро, прямо на глазах у заказчиков, распевая казахские и русские песни. И вот нет теперь в Нечаевке сапожника и веселого песенника Ульжабая Хваткова. А прошлой весной надорвалась на мельнице и умерла Жултайкина мать. Живет теперь он один в небольшом домишке на другом конце села. Сам себе хозяин. Сам за все в ответе. А главное — не сломило горе упрямого Жултайку. Весел и независим он на людях. Упрямо верит — вернется отец с фронта. И еще одно его качество нравится Мишке Разгонову — скрытая за внешней грубоватостью доброта. Никогда не обидит Жултайка младшего, а коль с кем горе случится, последним куском поделиться рад.