— Свинарник все одно ломать придется. Ведь отсыреет и развалится, как пойдут дожди. А так хоть какая-то прибыль будет.

Тун-бао не зря снова заговорил о свинарнике — пусть А-сы не думает, что дела у них так уж плохи. Нечего идти против закона, преступление совершать. Старик постучал по стенке свинарника с видом заправского плотника, — годится, мол, или не годится дерево, — и тоже поплелся к дому.

В это время со стороны рисового поля послышались голоса. Это возвращались из Янцзяцяо люди. Сао-бао, словно мышонок, выскочил из дому и побежал на ток искать своего дядю А-до. Сы, подбросив в очаг тутовых веток, тоже поспешила туда разузнать новости. Из котелка повалил пар, аппетитно запахло рисом. Тун-бао принюхался, и у него потекли слюнки. Живот подвело от голода, но он думал лишь об одном: как бы наставить на ум этого А-до, который вечно где-то носится, словно дикая лошадь. Да и полевые работы на носу. Тун-бао, пожалуй, единственный в деревне начинал беспокоиться еще за месяц до начала полевых работ.

Ни А-до, ни Лу Фу-цин, живший по другую сторону речки, в этот вечер домой не вернулись. Оба они, по свидетельству сельчан, остались ночевать в Янцзяцяо у какого-то крестьянина. Утром им предстояло плыть в Яцзуйтань на встречу с крестьянами трех деревень и уже оттуда всем вместе двинуться к городу. Об этом Сы узнала от Лю-бао — сестры Лу Фу-цина. Новость быстро распространилась по деревне, и все с жаром ее обсуждали. Одному Тун-бао из-за его строптивости ничего не сказали.

Но старик, видимо, смекнул, в чем дело, и за ужином, покосившись на А-сы, пробурчал:

— Не вернулся! Ну и черт с ним! Подлец! Негодяй! Да я такого сына знать не хочу!

А-сы только губами чмокнул, а сноха презрительно глянула на старика и усмехнулась.

Старик провел тревожную ночь. Он то и дело просыпался, словно от неожиданного удара. Утомленный за День, он с трудом пересиливал сон, стараясь разомкнуть отяжелевшие, словно свинцовые, веки. Сквозь дрему ему послышался тихий разговор — это Асы о чем-то шептался с женой. Вдруг старик от неожиданности подскочил. Он услыхал громкий голос А-сы:

— А-до! Отец грозится закопать тебя живьем в землю! Серчает, а не видит, что творится вокруг. Один ты, что ли, во всем виноват?

Что это он? Во сне разговаривает? Но ведь Тун-бао отчетливо слышал каждое слово. Старик смотрел прямо перед собой широко открытыми глазами, и ему казалось, что волосы у пего встали дыбом.

Он сел на постели и позвал:

— А-сы!

Никто не откликнулся. Лишь засмеялся во сне Сяо-бао да что-то буркнула сердито сноха. Потом заскрипела кровать и раздался храп. Тун-бао совсем расхотелось спать. Он лежал, обуреваемый беспокойными мыслями. Лет тридцать назад — вот было золотое времечко! Счастье так и шло в руки. День ото дня жили все лучше и лучше. А нынче все ушло. Осталась только старая счетная книга. Сколько было нынешний год шелкопрядов! А его семья потеряла часть земли, обсаженной тутами. И дед его, и отец, и сам он всегда были честными и правдивыми, и за это старый господин Чэнь частенько их хвалил. Еще смолоду, только двадцать годов ему сравнялось, Тун-бао из кожи вон лез, во всем подражая городским господам. Пусть он копался в земле, а долг ставил превыше всего. Но Владыка неба этого не узрел, да еще наградил его таким непутевым сыном. Почему же такая несправедливость? Неужто душа того «длинноволосого» еще не успокоилась? Ведь с той поры, почитай, шестьдесят лет минуло. Тут старику пришла в голову мысль, от которой его в дрожь бросило и холодный пот прошиб: «О Небо! Ведь А-до ничем не отличается от „длинноволосых“!» Еще лет пять назад, когда все орали «долой тухао и лешэнь»,[57] А-до разыскал спрятанную в доме саблю и стал ею играть. Этой саблей дед и убил «длинноволосого», а когда бежал из их лагеря, захватил ее с собой и домой привез. Сама судьба связала А-до с этой саблей.

Тун-бао думал, думал, пытаясь разобраться в собственных мыслях, и страх обуял его. Ему и в голову не приходило, что, пока он здесь неистовствовал, всячески понося младшего сына, из Янцзяцяо к ним в деревню идут в предутреннем тумане тридцать крестьянских семей, и ведут их А-до с Лу Фу-цином. Не знал старик и о том, что гостей с нетерпением ждут сельчане. Всю ночь они видели тревожные сны и сейчас, едва занялась заря, уже собирались встать, чтобы встретить крестьян.

Сквозь щели в глиняной стене в комнату проникал рассвет. На рисовом поле чирикали воробьи. Прокричал любимец Хуана — единственный в деревне петух. Откуда-то донесся надрывный плач женщины.

Тун-бао задремал и вдруг увидел, как сверкнула перед ним та самая сабля. Ее держала чья-то рука. Тун-бао ясно видел крепкое плечо и лицо. Густые брови, круглые глаза, точь-в-точь, как у А-до! Старик вскрикнул — не то со злости, не то с перепугу, — подскочил на кровати и открыл глаза. В комнате уже было совсем светло, сноха хлопотала у очага, в котором весело плясало пламя. Окончательно проснувшись, старик слез с кровати. Вдруг он услышал шум голосов, словно принесенных ветром с рисового тока. Забили в гонг.

— Где пожар? — закричал старик, выбежав из дому. На рисовом поле он увидел картину, обычную для крестьянского мятежа начала годов «Гуансюй». Ток был запружен мужчинами, женщинами, стариками, детьми.

— Выходите все! Пойдем вместе! — кричали они.

А-до тоже был здесь. Он бил в гонг. Заметив отца, он бросился к нему, по лицо старика исказила злоба, глаза загорелись недобрым огнем:

— Скотина! Оторвут тебе голову!

— Ну и пусть! Вез головы не проживешь, но без риса — тоже, — засмеялся А-до. — Пойдем с нами, отец! Где А-сы, где золовка? Все пойдем!

Тун-бао замахнулся на сына, но его схватил за