семья дона Грегорио неожиданно увеличилась. В нее вошла его внучка, бывшая всего на один год моложе осиротевшей Кармен. Девочки выросли вместе и одновременно превратились в цветущих и красивых девушек. Нужно ли говорить о том, что именно эти две юные сеньориты, одна из которых приходилось другой теткой, завоевали сердца двух юных моряков — Эдуарда Кроуджера и Вилли Кедуолладера.

Прежде чем приступить к описанию встречи влюбленных, необходимо сказать хоть несколько слов о наружности прелестных сеньорит. Несмотря на близкое родство и незначительную разницу в возрасте, у них было весьма мало общего. Человек, только что познакомившийся с ними, с трудом поверил бы, что они связаны узами крови.

В жилах тетки, доньи Кармен, текла чистейшая кровь басков. И отец ее и мать были родом из одной провинции. От них она унаследовала золотистые волосы, которыми так пылко восхищался молодой английский лейтенант, и голубовато-серые глаза, свойственные кельтам. Нежное лицо очаровательной испанки всегда светилось радостью и весельем. Лукавая улыбка ее казалась неотразимо кокетливой. Бискайскому происхождению она была обязана прекрасной, гибкой и в то же время пышной фигурой, полной женственности и грации. Кармен очень походила на свою покойную мать, но была еще красивее ее. Громадную роль тут сыграл благодатный климат Калифорнии. Ласковое дыхание Южного моря способствует развитию женской красоты не меньше, чем нежные ветры Тосканы и Леванта.

Не буду описывать во всех подробностях наружность Кармен Монтихо. На это пришлось бы употребить по меньшей мере целую главу. Достаточно сказать, что все считали эту девушку красавицей, что многие обитатели Сан-Франциско согласились бы пожертвовать для нее жизнью, что некоторые жаждали подвигов, которые вызвали бы улыбку на ее лице, и что ни один молодой калифорниец не остановился бы ради нее даже перед убийством.

В том же Сан-Франциско жил человек, который пошел бы на преступление ради ее племянницы, доньи Иньесы Альварец. Между тем донья Иньеса не могла похвастать ни цветом лица, похожим на лепесток чайной розы, ни голубыми глазами, ни янтарно-золотистыми косами. Щеки у нее были смуглые, черные глаза напоминали агат, волосы отливали синевой воронова крыла. Она принадлежала к типу красавиц, воспетых многими поэтами, в том числе и Байроном, написавшим «Девушку из Кадикса».

Донья Иньеса была настоящей «девушкой из Кадикса». Отец ее родился и вырос в этом городе. Однажды, квартируя вместе со своим полком в Бискайе, он увидел красавицу, с первого же взгляда навеки покорившую его сердце. Она оказалась старшей и единственной дочерью дона Грегорио Монтихо, родившейся лет за восемнадцать до появления на свет Кармен. Молодой офицер принялся ухаживать за богатой бискайянкой, добился ее взаимности и уехал с ней в родную Андалузию. Вскоре и он, и жена его умерли, оставив маленькой дочери громадное состояние. От отца, дальние предки которого были маврами, Иньеса унаследовала агатово-черные глаза, ресницы, достигавшие чуть ли не полдюйма длины, и дугообразные брови, похожие на серп молодого месяца. Значительно более худощавая и тонкая, чем Кармен, она была почти одного роста с нею. Фигура ее отличалась чисто девическим изяществом. Преждевременная смерть родителей принудила молодую девушку переселиться в Калифорнию. Дед принял ее с распростертыми объятиями. Но, несмотря на всю его заботливость, несмотря на то что ее окружали бесчисленные поклонники, она страстно мечтала о возвращении в любимую Андалузию.

Как уже говорилось, плоская крыша гасиенды дона Грегорио представляла собою террасу. Такие террасы в испано-мексиканских странах называют обыкновенно азотеями. Вокруг азотеи тянулся невысокий парапет, уставленный горшками и ящиками со всевозможными растениями. К этому своеобразному воздушному саду вела каменная лестница, эскалера, начинавшаяся во внутреннем дворе, или патио.

Азотея была излюбленным местопребыванием обитателей дома. Она располагала к отдыху, раздумью, мечтам. С высоты ее открывался превосходный вид и на окрестности, и на морскую ширь.

Три дня спустя после вечеринки на «Паладине», сразу же после завтрака (а завтракают во всех испано-мексиканских странах не раньше одиннадцати), на азотею гасиенды дома Грегорио поднялись две сеньориты.

Костюмы их свидетельствовали о том, что они собираются пробыть здесь очень недолго. На обеих были изящные амазонки, шляпы из вигоневой шерсти и высокие сапоги со шпорами. Обе держали в руках хлысты. Внизу, на дворе, стояли четыре взнузданные и оседланные лошади, нетерпеливо закусывавшие удила и бившие копытами о землю. Седла на всех четырех лошадях были мужские. Это обстоятельство как будто давало основание думать, что на прогулку собираются одни мужчины или что дамские лошади еще не поданы. Всякий чужестранец, наверное, так бы и подумал. Однако человек, хорошо знакомый с нравами и обычаями Калифорнии, только рассмеялся бы над подобным предположением. Увидев сеньорит в высоких сапогах со шпорами, стоявших на азотее, и оседланных лошадей, поджидающих кого-то на дворе, он сразу понял бы, что молодые девушки поскачут верхом по-мужски, точно так же, как это делала знаменитая герцогиня де Берри, приводившая в ужас парижских ротозеев. Все четыре седла были мужские, но два из них отличались несколько более крупными размерами и сравнительно меньшим изяществом. Они-то и предназначались для мужчин. Предполагаемая кавалькада должна была состоять, как и полагается, из двух дам и двух кавалеров. Кавалеры еще отсутствовали. Но догадаться о том, кого именно поджидали сеньориты, можно было по происходившему между ними разговору.

Облокотившись о перила, молодые девушки задумчиво смотрели то на чрезвычайно разросшийся за последнее время город, то на залив, кишевший самыми разнообразными судами. Гавань находилась на северо-востоке, влево от гасиенды. Однако несколько кораблей стояли на якоре прямо против холма. Среди них особенно выделялось большое военное судно. На это судно сеньориты посматривали как-то подозрительно часто. Казалось, они ждали, что вот-вот от него отчалит шлюпка.

Между тем время шло. Никакой шлюпки не было видно.

Менее терпеливая Иньеса отвернулась от фрегата и коснулась рукой плеча своей тетки.

— Правда ли, что мы скоро вернемся в Испанию?

— Да, правда. Я думаю об этом с большой грустью.

— Почему?

— По многим причинам.

— Например?

— Их, по крайней мере, двадцать.

— Достаточно одной, если она основательная.

— К сожалению, все причины моего огорчения основательны.

— Будь же откровенна со мной.

— Во-первых, мне нравится Калифорния. Я привыкла к ее чудному климату и