чудеса ловкости и эквилибристики, он снял с себя пояс, потом — «кошки» и принялся отвязывать лодку. Ветер усиливался, лодку помаленьку относило всё дальше и дальше по течению. Как так вышло, что Иван повис, зацепившись за корму своего судна ногами, а за опору — руками вопрос непраздный, но ситуация была безвыходная. Подтянуть «човен» обратно к столбу сил у него не хватало, лицо покраснело от натуги, пузо уже касалось воды, и он снова закричал:

— Спасайте, хлопцы!

— Ива-а-ан! — кричали хлопцы, — Бросай шхуну, плыви сам!

— А-а-а! — Иван шлепнулся в воду и энергичным кролем двинул к берегу, активно загребая руками.

Лодку тихо-тихо под воздействием ветра тоже прибило к берегу, и мы с водителем Васей отправились за ней, топая по грязи.

— Ива-а-а-ан! — монтеры продолжали мстить товарищу за то, что он проспал самую тяжелую часть работы, — Померяй глубину!

— Так утону же! — булькал Иван.

— А ты померяй!

— …ять! — сказал Иван, когда оказалось, что «временные водные потоки» едва ли достают ему до колена, — Чтоб я сдох!

* * *

ЛЭП восстановили, по звонку в контору из сельсовета — подключили к сети. Вышемирские жители монтеров благодарили от души, а монтеры планировали продуктивное окончание рабочего дня. Отогревшийся в будке неунывающий Иван ругался с Петровичем по поводу подсолнечного масла:

— А я говорю — не обдрищусь! Наоборот — очень полезно для организма!

— Слушай, — сказал Петрович, — Если ты залпом выпьешь стакан подсолнечного масла — я тебе куплю бутылку.

— Беленькой?

— Беленькой. Вот работу закончим — зайдем в сельпо и возьмем масла и водки. Бахнешь стакан — я тебе сразу бутылку.

Иван задумался и облизал пухлые губы.

— А Викторович что?

— А что Викторович? Я сейчас ему суть спора изложу, и он скажет, что ты идиот!

Дед возвращался из сельсовета мрачный:

— Ну что, хлопцы? Не судьба нам в Дубровицу вернуться — замыкание на Верхних Жарах. Ничего срочного, всё работает — но разобраться надо, — а потом повернулся ко мне: — Хотел, Гера, монтерского хлебца? Ну, вот. Еще и в будке заночуешь, почувствуешь нашу работу на своей шкуре…

Хлопцы поворчали и полезли за нехитрым ужином: у каждого с собой был тормозок. Сало с мясными прожилками, лучок, черный хлеб, вареная бульба, яйца и малосольные огурчики. Соль в спичечном коробке, чай из эмалированных кружек, нагретый на буржуйке. Быть нахлебником я не желал. А потому — потопал в сельпо.

На полках было не густо. Однако хлеб, плавленый сырок, пряники я взял. Тушенки не было — потому взял нечто весьма специфическое. Жестяная банка, а на оранжевой этикетке вместо головы коровенки — голова младенца и надпись «Консервы мясные детские». Бр-р-р-р! Пока я размышлял над особенностями советского маркетинга, в дверь вошли Петрович и Иван.

— Девушка! — сказал старый монтер, — Дайте бутылку подсолнечного масла, бутылку водки и стакан.

— Хех! — сказала девушка, — Это с чегой-то такой странный выбор? Вы б на закуску лучше кильку в томате взяли — все берут и всем нравится!

— Так тут такое дело… — почесал затылок Петрович, — Вот этот дурень говорит, что выпьет стакан подсолнечного масла залпом. А я ему за это бутылку водки обещал.

— Хе-хе! — бабенка за прилавком задорно усмехнулась, достала из-под прилавка стакан и масло в стеклянной бутылке, подставила стул и полезла за водкой.

Иван и Петрович, да и я тоже, завороженно наблюдали за ее роскошными формами под синим халатом. Немаленькая девочка, но и толстой ее не назовешь… В общем — есть женщины в русских… То есть — полесских селеньях!

Бутылок с водкой у нее было две. Коварная продавщица заглянула в глаза несчастного Ивана и загадочным голосом проговорила:

— А если два стакана выпьешь — я тебе и вторую бутылку подарю. И газету еще дам, пригодится.

Иван смотрел совсем не в ее глаза, а намного ниже и потому, или не потому — сглотнул.

— Чорт с вами. Наливайте!

Желтая густая жидкость забулькала в стакане. Толстые смуглые пальцы ухватились за его граненые стенки… Большими глотками этот невероятный человек выпил двести граммов масла, поставил и стукнул донышком по прилавку:

— Фе-е-е-е… Ещё!

— Ой дура-а-ак! — схватился за голову Петрович и сунул продавщице несколько монет, — Дайте еще одну газету.

Второй стакан заходил тяжело. Видно было, что Иван страдает и прикладывает массу усилий. Последние капли стекали в его рот совсем медленно.

— Всё! — победно выдохнул он и ухватился за живот обеими руками, — Где мой выигрыш?

Бутылки отправились в необъятные карманы брезентовых штанов, и толстенький монтер пошел на выход — очень странной походкой.

— Ну всё, теперь у вас не товарищ, а бомба замедленного действия, — предупредила девушка за прилавком, — Полтора часа максимум — и будет горе! Проходите, не создавайте очередь!

О женщины — имя вам коварство! Ну ладно, Иван — дядько очень странный, это сразу ясно. Ладно — Петрович, хочет дурака отучить от излишней самонадеянности и одновременно позлорадствовать из чисто хулиганских побуждений. Но ты-то, милая барышня, зачем про второй стакан сказала? Зачем несчастного соблазняла второй бутылкой?

Я расплатился и вышел на улицу.

Монтеры точили лясы с местными на небольшой площади, где стояли сельпо, сельсовет, клуб, библиотека и закусочная. Щелкали семечки, мужики доедали остатки перекуса.

Ветер успокоился, едва-едва гоняя по земле первые опавшие листья. Возвращались домой коровы с пастбища, мотая рогатыми головами и грустно мыча. Хозяйки встречали своих Зорек и Машек у калиток, заводили во дворы. Брехали неугомонные собаки.

— Поехали, хлопцы? Заночуем уже около места, чтобы с утра раненько разобраться, что там за замыкание было. Как рассветет — так и приступим и часам к десяти будем дома! — скомандовал Чуйко. — По коням!

* * *

До Верхних Жар от Вышемира — километров пятьдесят. Мы ехали их, наверное, часа три. Причина была проста: Иван дристал. Он просил машину остановиться каждые пятнадцать минут и убегал в кусты весьма надолго. Успело всерьез стемнеть, народ даже устал глумиться над незадачливым коллегой… Рубило в сон, и в итоге все, кроме Викторовича и водителя Васи, которые бдели в кабине, и Ивана, которому тоже не спалось, разлеглись в будке, заняв почти всё пространство. Я тоже прикорнул в углу, стараясь держаться подальше от непонятной трубочки, из которой периодически капала горячая вода, и от печки-буржуйки, которую натопили до раскаленного состояния.

Уснул я сном праведника, положив под голову оранжевую монтерскую каску. А проснулся от странного звука:

— Бом-м! Бом-м!

— Ива-а-ан! — застонал Петрович, — Какого хрена?

Иван не откликался. Он спал. С ведром на голове. На ведро из странной трубочки капала вода, но исстрадавшемуся и до синевы пьяному Ивану