Англичане очень интересовались советским институтом брака и развода. И вот тут-то случилось нечто, что еще больше заставило меня быть настороже. Разъясняя им, что в СССР можно в пять минут развестись и во столько же минут снова ожениться, без согласия другой стороны, я очень осторожно попробовала показать оборотную сторону медали. Ллойд Дэвис внезапно прервал мои объяснения и вызвал меня под каким-то предлогом в коридор.

— Товарищ, мне кажется, что вы не член партии (not a party member). Вы только что сказали, что для женщины советский брак не очень выгоден. Я бы советовал вам быть поосторожнее в ваших разъяснениях.

Мне ничего не осталось, как уверить его, что я просто плохо выразилась. Сказать, что я действительно не party member, я не решилась: На этот раз пронесло. Но я стала чуточку умнее.

В Туле на вокзале нас ждал роскошный обед с фруктами, закусками, винами и коньяком. Пообедав, мы отправились прямо в городской театр, где Губком устроил торжественное собрание, мобилизовав для этой цели весь партийный, и профсоюзный аппарат и активистов со всех окружных заводов.

Нужно отметить, что маршрут английской делегации, так же, как и всех рабочих делегаций, приезжающих в Москву, заранее намечается и обсуждается Профинтерном, профсоюзами и даже Коминтерном. Есть определенные зоны, куда делегаций совсем не возят, так как там показывать нечего и даже совсем наоборот, — рабочие так ненадежны, а условия так ужасны, что повезти туда иностранцев было бы очень опасно. Так в 1932 году, перед тем, как, выйдя замуж за иностранца, я выехала окончательно заграницу, мне пришлось опять работать с делегациями. И вот в мае 1932 г. делегатов ни на Магнитострой, ни на Урал уже не возили. Больше того, количество делегатов было сильно сокращено и маршруты стали значительно короче, ограничиваясь трафаретным Кисловодском, перед которым никто, конечно, устоять не может.

* * *

Итак, мы — в тульском городском театре. На сцене — длинный стол, покрытый красным сукном, сзади огромные плакаты с приветственными надписями и революционными лозунгами на английском языке. Полосы из белой материи с аналогичными надписями прикреплены к краям лож и балкона. Делегацию вводят на сцену, где она занимает места рядом с партийными и профсоюзными сановниками. Начинаются речи, бесконечные, трафаретные, скучные. Один за другим на сцену всходят делегаты заводов и предприятий, приветствуют делегатов, ругают «капиталистических акул», восхваляют советские достижения — бедные и жалкие достижения. Все эти речи произносятся казенным голосом, вот вроде радиопередач из Москвы, которые теперь приходится слушать. Все речи заканчиваются просьбой рассказать там в далекой Англии всю правду о том, что делегаты увидят в стране Советов и, таким образом, опровергнуть ту ложь, которую распространяют буржуазные газеты об СССР.

Этот лейтмотив о «всей правде» повторялся во все время нашей поездки тогда, и повторяется до сих пор. Это довольно нехитрый трюк, на который к сожалению попадаются многие из иностранных делегатов.

Англичане встают, отвечают на речи, мы с Игельстром переводим. Их речи намного оригинальнее, живее, разнообразнее и переводить их гораздо сложнее. Русские же все на один манер, с небольшим вариациями. Под конец собрания театр вдруг разразился особенно бурными аплодисментами; десять делегатов с самоварного завода прошли через зал, держа в руках каждый по два блестящих никелевых самовара. Эти самовары были поднесены англичанам на память. Надо было видеть их радость. Миссис Честер снова утирала слезы, остальные клялись хранить самовары до конца жизни.

Это была одна из взяток советской власти представителям английского пролетариата…

После собрания — ужин. Столы буквально завалены закусками, икрой, балыком, семгой, всякими деликатесами, которых я уже давно не только что не едала, а даже и не видала.

Впрочем я скоро перестану удивляться. В течение всех сорока дней нашей поездки, делегацию кормили и поили до отвалу. Большинство англичан переболело по три-четыре раза желудком. Нам — переводчицам — много пить не полагалось, так как мы должны были всегда быть готовы переводить тосты. Но делегаты и делегатки находились почти перманентно в состоянии легкого подпития. При таких условиях легче не заметить многих зловещих фактов, не так ли?

Ужин протекает очень медленно. Произносятся бесконечные тосты. Только самые ответственные коммунисты принимают в нем участие. Англичане пьют за здоровье «русских товарищей», сперва за Горбачева, потом за Хмару, потом за Слуцкого. Каждый раз, как чествуемому подносят бокал, англичане затягивают традиционную песенку.

Потом, под влиянием революционных тостов с советской стороны, — а нужно отдать товарищам справедливость, они даже в пьяном виде ни одного тоста не произнесут без революционного смысла, — англичане хотят похвастаться тем, что и у них есть революционные песни. И вот они поют милую старую песенку о Мэри и ее ягненке, причем первая, вторая, пятая и шестая строчки остаются традиционными, а третья и четвертая, седьмая и восьмая претерпели революционные изменения. Песенка эта имеет такой вид:

Уж если дойдет до песен, то тут русский человек, к какой партии он бы ни принадлежал, в грязь лицом не ударит. Начинают петь «Дубинушку», «Стеньку Разина», «Мы — кузнецы». Приходится переводить слева этих песен англичанам, английских песен — русским.

Председатель губернского комитета партии спрашивает заплетающимся языком англичан:

— Когда же вы сделаете у себя там революцию? Короля-то вашего давно надо бы по шапке, а? Вот смотрите, как у нас хорошо живется, и чего вы смотрите. Товарищи, за английскую революцию, ура!

Я перевожу этот спич. Англичанам становится обидно: что же, в самом деле их будут учить революционности. Вот смотрите какие у нас еще есть песни. И они поют песню о том, как они повесят на «кислой яблоне» и Макдональда, и Джимми Томаса, и Хикса (теперь уже покойного), когда придет революция.