Объяснить подобную позицию кадетов можно только тем, что постановка вопроса об открытии черноморских проливов для русских военных судов, да ещё при поддержке Австро-Венгрии и Германии, могла бы привести к ухудшению отношению отношений между Россией и Великобританией при сближении Петербурга с Берлином и Веной. Это противоречило идеологическим приоритетам партии Народной Свободы. Таким образом, в данном случае партийные пристрастия для конституционных демократов оказались важнее, чем «великодержавные интересы».

То же самое произошло и при определении позиции партии Народной Свободы по проблеме австрийских компенсаций в пользу Сербии и Черногории.

Вопрос о компенсациях был поднят сербским правительством вскоре после аннексии Боснии и Герцеговины[133]. Сербия начала добиваться передачи ей и Черногории юго-восточной части указанных провинций, лежащей за рекой Дриной. Эта полоса земли, на которой находилась станция Увац (от неё австрийцы, как мы помним, собирались строить железную дорогу до Митровицы) должна была полностью отделить остающуюся у Австро-Венгрии часть Боснии и Герцеговины от территории Ново-Базарского санджака Османской империи. Таким образом, Австро-Венгрия и Германия, по сути, лишались возможности получить железнодорожный путь к Салоникам. Естественно для Вены и Берлина этот вариант был неприемлем.

Франция, которая в данный момент не хотела ссориться с немцами и австрийцами, не поддержала идею территориальных компенсаций Сербии и Черногории[134]. Для российского МИДа ставить вопрос о территориальных компенсациях за австрийский счет тоже было нежелательно. Это вело к обострению отношений с Веной и Берлином и лишало Петербург надежды на поддержку Австро-Венгрии и Германии в вопросе о проливах. Поэтому Извольский предлагал пообещать Сербии и Черногории в будущем приращение за счет части Ново-Базарского санджака (т. е. Турции). Николай II считал возможным оставить сербские и черногорские территориальные претензии вообще без удовлетворения, если это приблизит Россию к нужному ей изменению режима черноморских проливов[135]. Даже в самой Сербии не было единства по поводу того, следует ли менять гористый коридор вдоль Дрины на признание аннексии Боснии и Герцеговины[136].

Страной, которая больше всех выигрывала от перехода Задринья к Сербии и Черногории была Англия, поскольку она тем самым, решала проблему недопущения выхода австрийской железной дороги к Салоникам. Именно поэтому британская «Daily Telegraph» утверждала, что в требовании передать Сербии полосу земли между Дриной и Ново-Базарским санджаком «нет ничего неразумного» и «если Австро-Венгрия откажет сербам в этом требовании, то станет очевидно, что её цель составляет Эгейское море»[137]. Характерно, что это мнение английской газеты было без каких-либо возражений приведено в «Русских ведомостях».

Такую же позицию заняла и «Речь». 15 октября 1908 г. (вопреки линии российского МИДа) она предлагала дать компенсацию Сербии и Черногории не из турецкого Ново-Базарского санджака («Так как всем фронтом Балканы обращаются теперь против Австрии, то Турцию необходимо иметь не в качестве врага, а в качестве союзника»), а за счет южной части Боснии и Герцеговины[138]. Эту же мысль «Речь» настойчиво проводила в публикациях от 30 ноября и 5 декабря 1908 года. Следует отметить, что находившийся в Петербурге сербский общественный деятель Иван С. Шайкович, подверг критике эти выступления кадетской газеты, находя ценность Задринья в качестве компенсации за аннексию Боснии и Герцеговины ничтожной[139]. Несмотря на это П.Н. Милюков, выступая 12 декабря в Государственной думе, вновь выступал за необходимость отрезать от Боснии и Герцеговины «кусочек земли, который свяжет Черногорию с Сербией»[140]. Ещё одним видом компенсации по его мысли должно были стать международные гарантии политической автономии Боснии и Герцеговины[141].

Отметим, что те требования, которые председатель кадетской фракции советовал предъявить Вене, должны были сорвать всякую возможность российско-австрийской договоренности. Давление в этом направлении на российский МИД со стороны конституционно-демократической фракции и близкой к кадетам прессы сыграли не последнюю роль в том, что двусторонние переговоры между Австро-Венгрией и Россией по этому вопросу не состоялись.

В результате произошла эскалация конфликта. Дело шло к войне, которую предотвратило только личное вмешательство Николая II. Стремясь предотвратить общеевропейскую катастрофу, русский посол в Берлине К.И. Остен-Сакен и Извольский приняли посредничество германского канцлера Б. Бюлова. В итоге Россия согласилась признать аннексию Боснии и Герцеговины. Причем сделала это без консультации с Англией и Францией, сорвав сложную дипломатическую комбинацию Лондона, взявшего на себя роль посредника между Австро-Венгрией и Сербией. За это кадеты подвергли Извольского самым резким нападкам[142]. «Россия спешит признать аннексию раньше, чем это делает Англия и Франция!», – сетовал по названному поводу С.А. Котляревский в «Русских ведомостях»: «Англия остаётся единственной опорой славян Балканского полуострова против беспрепятственного, по видимому, отныне напора воинствующего пангерманизма»[143]. Сделанный Россией шаг навстречу Австро-Венгрии и Германии, выразившийся в согласии на аннексию Боснии и Герцеговины, кадетские публицисты назвали «дипломатической Цусимой», «тяжким ударом авторитету России», «унижением» и «национальным позором» страны[144].

Кадеты и в дальнейшем критиковали любые движения российского МИДа в сторону Берлина и Вены. Так в январе 1910 г. конституционные демократы крайне болезненно отреагировали на наметившуюся возможность сближения России с Австро-Венгрией и Германией[145]. Осенью того же года, во время переговоров нового министра иностранных дел С.Д. Сазонова в Потсдаме, «Речь» начала кампанию против соглашения с Берлином[146].