Тот, кто сумеет встроиться в этот поток, получит власть над будущим. Связь установится через домашние экраны, на которые будут поступать данные, но эти экраны не будут иметь ничего общего с телевидением с его заранее подготовленными программами передач, транслируемыми в определенные часы. Это будут экраны совершенно нового типа, позволяющие передавать изображение из одной точки земного шара в любую другую точку – любое изображение, которым одному человеку захочется поделиться с другим человеком, да нет, с каким угодно числом людей, включая незнакомых. Впрочем, почему только изображение? Это могут быть и слова. Письма, романы, энциклопедии, газетные статьи, сообщения… Люди смогут разговаривать друг с другом через эти экраны. И это абсолютно реалистично, поскольку провода уже существуют, достаточно лишь изменить их функцию и скорость передачи сигнала. Перед Рождеством 1973 года Пьер попросил подарить ему чек; добавив к полученной сумме все свои сбережения, он приобрел табакерку Императора. ЖБМ тоже попросил подарок деньгами и накупил себе книг по информатике. Потом они сидели по своим комнатам: Пьер изучал в лупу мельчайшие детали своего бесценного приобретения, а ЖБМ конспектировал труды со всякими экзотическими названиями наподобие «Тиристоры и триаки. Линейные интегральные схемы. Том IV» и «Цифровые интегральные схемы» Анри Ли-лена. Он понимал, что, даже если не станет великим программистом, должен овладеть глубокими познаниями в этой области.

Восхищение ЖБМ братом не ослабело ни на йоту. Он всю жизнь хранил убежденность, что талантами природа наделила не его, а Пьера. Ведь это Пьер сочинил слова песни – да, на английском и используя в припеве цитату из Шекспира, но все же. Что до ЖБМ, то он всего лишь проплатил студийную запись. Сегодня от Пьера осталась лишь мраморная урна, хранящаяся за бронированной дверцей ячейки в принадлежащем ЖБМ банке. Перед кончиной Пьер высказал свою последнюю волю: развеять его прах «в красивом историческом месте». Выбор места он оставил за братом. ЖБМ долго искал его, но пока так и не нашел.

– Извините, месье. На соседнем магазине объявление… «Закрыто навсегда»?

Торговец стоял на пороге своей лавки и курил. На вопрос Алена он ответил молчанием.

– Из-за шторы видно, что вся обстановка на месте, – продолжил Ален. – Он что, недавно переехал?

– Да, – ответил торговец и сделал затяжку. – Переехал. И не так уж недавно.

– А вы не знаете, где он сейчас?

– В урне. Скорее всего.

– Простите?

Торговец вдохнул поглубже.

– Он умер, месье. Уж год как. Вы его знали?

– Да… То есть… Мы давно не виделись. А что с ним стряслось? Несчастный случай?

– Художественный инцидент, – кивнул торговец и рассказал, что произошло.

* * *

Пьер всегда славился умением оформлять свою витрину, и последнюю мизансцену он не провалил. Посреди ночи он улегся в великолепную ванну XVIII века, приобретенную за несколько недель до того, и, наглотавшись снотворных, уснул. На следующее утро глазам прохожих предстала следующая картина: из ванны, полуприкрытой белой простыней, выглядывала склоненная к плечу голова Пьера в старинном банном тюрбане; в правой руке, свесившейся до земли, он держал гусиное перо, а в правой, покоящейся на деревянной полке, застеленной зеленой тканью, сжимал прощальное письмо, которое его брат зачитал во время похорон. Пьер в малейших деталях воспроизвел знаменитое полотно Давида «Смерть Марата».

– Не скрою, ему удалось привлечь к себе внимание, – признался сосед.

По его словам, ЖБМ пустил в ход все свои связи, но добился, чтобы ни одна газетенка, в первую очередь «Ле-Паризьен», падкая на сенсации подобного рода, не опубликовала ни строчки относительно этого ужасного происшествия. Журналистов, бросившихся было в красках расписывать макабрическую сцену гибели антиквара, вызывало начальство, чтобы сообщить: сочинять они могут что угодно, но материал редакция не пропустит и гонорара за него не заплатит: дескать, приказ поступил сверху.

– Я видел его брата два раза, – продолжил торговец. – Пришел, открыл ставни, сразу их закрыл, пробыл внутри час и ушел. Он до сих пор платит аренду и даже оплачивает телефон – я иногда слышу из-за стенки, как он звонит. Мы с соседями как-то даже написали ему письмо, хотели узнать, может, он согласится продать лавку, но он нам не ответил. Покупать ее никто из наших не собирался – сами знаете, дела идут так, что нам не до расширения, – но кое-кто интересовался помещением, фирма по продаже мобильных телефонов, а нам это на руку, хоть народ привлечет… – Он нахмурился, щелчком пальцев отправил окурок точнехонько в водосточную канаву и вернулся к себе в магазин.

Ален дождался, пока за ним захлопнулась дверь, после чего направился в ближайшее кафе и заказал себе рюмку рома.

Значит, Пьер – антиквар, влюбленный в прошлое и всегда восхищавший их своими познаниями в истории Франции, – покончил с собой. Очевидно, к этому шагу его подтолкнул клубок проблем, связанных не только с работой, но Ален чувствовал, что кончина Пьера не сводилась к личной трагедии. В его смерти, в том, как он ее обставил, демонстративно бросив вызов современности, читалась не просто бравада, но нечто более глубокое. Его сосед употребил выражение «художественный инцидент». Пьер занимался слишком медленным ремеслом, предполагающим неторопливое сидение за книгами по искусству в ожидании визита очередного клиента из эрудитов или телефонного звонка, словно пробившегося из другой эпохи. Но ритм жизни ускорялся, все вокруг куда-то спешили. Культура прошлого, которой Пьер пытался торговать, встречала все меньше понимания среди современников. И правда, думал Ален, потягивая ром, кто сегодня помнит, кем был Людовик XIII и что выдающегося он совершил. Люди знают про Людовика XIV потому, что сохранился Версальский дворец с парком, про Людовика XVI потому, что его казнили на эшафоте, и про Наполеона потому, что он носил треуголку, вел войны и умер в изгнании на Святой Елене. Все остальные деятели, что в политике, что в искусствах, сливаются для них в бесформенную массу. Из этой массы со временем сформировалась сегодняшняя Франция, но ее граждане имеют о ней самое приблизительное представление… Ален заплатил за ром и проверил на айфоне почту.

Вопреки его ожиданиям Фредерик Лежен ему уже ответил. Хотя Таиланд находился на другом краю земли, разница во времени с Францией составляла всего пять часов. Ален никогда не чувствовал к Фредерику особой симпатии – никто не назвал бы их «родственными душами», – а потому ни словом не обмолвился о письме из «Полидора» и просто спросил, сохранилась ли у него кассета. В ответном имейле Фредерик про кассету даже не упомянул, зато сказал, что скоро собирается во Францию.

«Ален, привет! – писал он. – Рад получить от тебя весточку. Ты удачно попал – я через пару дней еду на неделю в Париж, продаю родительскую квартиру в Ла-Гаренн-Коломб. Нашел тебя в инете, вижу, ты вовсю практикуешь. А у меня дней десять назад на левой ягодице фурункул вскочил, ты не посмотришь? Я хотел мазь купить, но тут фиг что найдешь, а мне лететь 14 часов, то есть на заднице сидеть, вот я и боюсь, как бы хуже не стало. Если поможешь, спасибо тебе. Прикрепляю фото фурункула, он размером с монету в 10 батов, это примерно как один евро или даже два. Пока. Фред».