Я слышал, как Анна что-то шептала в мобильный телефон. Расчет мой был простой. Если ее сообщник сейчас на рейде порта, ему понадобится минимум два часа, чтобы добраться до моей булочной. Даже если это житель города, кто-нибудь непременно обратит внимание, что в булочную без меня и без Георгиоса зашел посторонний.

Потом банковский служащий запустит чужого с моим ключом в хранилище, но непременно доложит управляющему. А управляющий почти наверняка сообщит о необычном случае полиции. Полиция уже настороже по просьбе мэра. В общем, время работало на меня. Оно и сработало, хоть не так, как я ожидал. Сообщник Анны оказался умней, чем я рассчитывал. Анна завела двигатель, и наш катер двинулся в сторону порта. На рейде стоял старенький, потрепанный кораблик. На палубе улыбался до ушей тот самый длинноволосый парнишка и манерами гея, с которым танцевала Анна у Остапа.

– Герман тут пока побеседует с тобой, а я сама схожу в булочную и в банк, – сказала Анна.

Это перечеркивало все, что я придумал. Она не посторонний. Я сам этого добивался, чтобы ее считали моей племянницей. Старый осел! Что же делать?

А парнишка перепрыгивает в наш катер. И, оказывается, к кораблику с кормы причалена маленькая прогулочная лодочка. Анна садится в лодочку и гребет к берегу.

Так… что там древние Римляне говорили: «Разделяй и …»

– Герман, а который сейчас час?

– Час пополудни. А тебе, дедуля зачем? Хочешь знать сколько еще проживешь?

– А спорим, Герман, что девочка через час позвонит и сообщит, банк на перерыве, или что служащий ушел обедать, или что в сейфе нет компьютера?

Я это потому говорю, что сегодня как раз день тур-экскурсий, и экскурсионный автобус уезжает от главных ворот крепости как раз в два тридцать. Жаль, я с нашей девочкой попрощаться не успел! Не увидим мы ее больше!

Герман забеспокоился. О том, что диабетик Альберт обслуживает в нашем банке сейфы, и в пол второго уходит на час, чтобы сделать укол и пообедать знают только абоненты сейфов банка. А в банке, и это знают уже все, перерыв с часу до пол второго. А я все не унимаюсь, поднимаю Герману настроение:

– Автобус-то за границу идет, пассажиров пограничники и таможенники не проверяют. Это все знают. Когда стемнеет, наша красавица уже д-а-алеко будет, не достать! Вот только как она вклады получать собралась, они ж именные?

– Да брось, Иоанн! Документы твои она перефотографировала, так что умельцы такие же документы за пару дней сделают. А старичка-инвалида вместо тебя подсунуть – на раз плюнуть. Вы все на одно лицо.

– Ну, тогда я тебе ничем помочь не могу. Могу только совет дать: Когда Анна, или как там ее, позвонит, что в банке перерыв не вовремя, езжай-ка ты в Берн, в банк Швейцарский кредит, и дежурь у входа. Может, и дождешься ее. Убивать нас тебе резону нет. Ты ни в чем не виноват.

Тут запел браслет на его руке. По тому, как перекосилась физиономия Германа, я увидел – сработало. Но парень был крепкий:

– Я все равно тебе не верю. Ты мог знать про банк.

Ну, не верит он правильно, только я ему не скажу. Планшет-то есть, и там даже номера счетов в Швейцарском кредите записаны. Только на счетах по сто евро осталось. А сам планшет и не в сейфе даже, а в булочной, в том самом ящике, из которого Анна уже взяла ключ от банковского сейфа. И сейчас она вспомнит, где видела планшет. И сразу позвонит этому гомику, но говорить будет из банка, и потому – шепотом…

– Ага. Я и про восход солнца каждый день знаю. Хочешь, предскажу, что дальше будет? В два сорок она позвонит, и шепотом сообщит, что в моем сейфе нет компьютера, но она пока не вернется, потому что нужно хорошо поискать в моем домике и в булочной, чтобы найти записи. А шепотом потому, что она уже будет в автобусе, между туристами. На спор?

Герман метался по палубе катерка, то бледнея, то краснея, еще сорок минут. Потом его мобильник запел вновь. Он даже не закричал, а завизжал. Я попал прямо в десятку. Но все же промахнуся.

Герман пошел на меня, и в глазах его ясно читалась смерть. Он был готов убить меня, Стояна, Георгиоса, а потом, где-нибудь в Швейцарии, и Анну.

Но и я был готов на все. Я уже развязал веревку, сдерживающую коляску. Взявшись за ободья, я крутанул колеса изо всех сил, а потом обоими руками поднял конец пледа над головой.От моего рывка и от очередного наклона палубы, коляска, как пробка из шампанского, врезалась в Германа, сбивая его с ног, а я пледом накрыл его голову.

В результате мы втроем – я, коляска и Герман, врезались в стойку, к которой крепился у борта леер, сломали ее и полетели в воду. В последнее мгновение я успел схватиться за леер. Коляска и Герман утонули почти мгновенно. А я висел на леере, как сардина на леске, по колено в воде, и старался не думать о том, сколько метров воды подо мной, и на сколько у меня хватит сил… Как ни странно, это мне удавалось. Постепенно до меня стал доходить запах моря, шлепанье волн о борт катера, глухие удары катера о кораблик. Потом я подумал о том, что намочил брюки, и что ноги начинают мерзнуть. Только минут через двадцать я понял, что чувствую холод ногами. Я чувствовал ноги впервые за почти 12 лет!

Потом проплывавший мимо рыбак увидел меня, висящего на леере.

Вот и все приключения. Я уже почти хожу. Во всяком случае стою на ногах. И чувствую их. Георгиос почти полностью заменил меня в булочной, потому что я нашел себе другое занятие – пишу записки о путешествии по Тибету. Анны больше никто никогда не видел. Но если б она знала, как я ей благодарен, наверно бы вернулась.

Лихорадка больше не повторялась. Не знаю, сколько мне осталось. Но, даже если полгода, я их хочу п р о ж и т ь. И совсем не думаю о том, как умру.

3 Пропало детство!

1 Новый учитель

Я стоял в дверях приемной. А тетка-то моя у директора была. Очередную порцию накачки получала. За меня, между прочим. За то, что я двум уродам морды набил. И чего накачивать? То, что я прав, а уроды первыми начали, пацаны