— Никаких, — заявила я убежденно. — Он решает кроссворд в воскресном выпуске «Times» за двадцать минут и помнит имя любого посетителя и художника, побывавшего в галерее за последние сорок лет.

— И как насчет депрессии или мыслей о самоубийстве? — поинтересовался Кирнан.

У меня по спине побежали мурашки. На что намекает детектив?

— Ничего подобного. Конечно, когда десять лет назад погибла моя мать, он горевал, но он выкарабкался. Вся его семья погибла у него на глазах во время Холокоста.

— Многие пережившие Холокост страдают депрессией, — возразил доктор Монро.

— А мой отец — нет. Он всегда верил, что его долг — продолжать жить за погибших. Но к чему эти вопросы? Какое отношение имеет состояние его психики к выстрелу преступника?

Целую минуту и врач, и полицейский молчали. Я заметила, что они переглянулись, а потом Кирнан кивнул и указал на другой снимок.

— Взгляните, — обратился он ко мне, — рентгенограмма плеча вашего отца. Пуля вошла в его грудную клетку — чуть выше сердца. А вот здесь, — он аккуратно прикоснулся к краю соседнего снимка, — видно, где она вышла — ниже трапециевидной мышцы спины. Судя по углу траектории пули и следам пороха на его груди и ладони.

— Что?

— Пуля была из армейского револьвера, найденного нами на полу, — вмешался детектив Кирнан. — Того самого, который принадлежит мистеру Джеймсу. Напрашивается единственный верный вывод: только ваш отец виновен в своем ранении. Он стрелял в себя сам.

Через двадцать минут я оказалась в больничном дворе. Я пересекла Седьмую авеню и почти побежала на запад, к Гринвич-Вилидж. Я была слишком удивлена и расстроена для того, чтобы сразу вернуться в галерею. Я не могла встретиться ни с Майей, ни с кем-то из заботливых клиентов, ни с соседями. Наверняка многие решили навестить нас, узнав об ограблении. Как только распространится слух о том, что Роман Джеймс разыграл очередную аферу, они тут же пожалеют о своих свежих соболезнованиях. А зачем же он стрелял в себя? Разумеется, для того, чтобы все выглядело, будто он стал жертвой ограбления. Но всякий раз, когда я пыталась вообразить, что отец наводит на себя дуло и нажимает на курок, я совершенно терялась.

«Тело — храм души, — говорил Роман, когда я, студентка колледжа, призналась ему в том, что мечтаю о татуировке. — Ты ведь не стала бы рисовать граффити баллончиком с краской на стене синагоги? Не стоит делать это с домом, где живет твоя душа».

Как он мог навести револьвер на собственную плоть? Нет, должно быть другое объяснение.

Я перешла Восьмую авеню и двинулась дальше на запад по Горацио-стрит. В конце улицы я увидела блеск воды Гудзона. Почему бы не пересечь Вест-сайд-хайвей и не пройти вдоль набережной Гудзон-Ривер-Гринуэй… Тогда я устану настолько, что у меня не останется сил думать… Но я остановилась и взглянула на юг, в сторону Гудзон-стрит. Магазин находился где-то там, возле реки. Следовало бы проверить район и разыскать лавку. В таком случае я расскажу антиквару о краже шкатулки, а потом сообщу детективу точный адрес магазинчика. Похоже, Кирнан не поверил, что шкатулка и ее владелец существуют в реальности. Видимо, считает меня ненормальной.

И я направилась к югу по узким мощеным улочкам, лежавшим между Гудзоном и Вест-сайд-хайвей. Безуспешно прочесывая Горацио-стрит, Джейн-стрит, Бетюн-стрит, я чувствовала, как во мне нарастает паника. Что же стряслось с отцом? А вдруг сыщик прав? Что, если Роман сам ранил себя и подстроил ограбление, чтобы получить страховку? Конечно, полиция сняла обвинения после истории с ширмой Уорхола… Но я все еще не могла забыть о его ссорах с мамой из-за денег перед той кражей. А теперь, когда я ввела его в курс дела по поводу нашего финансового положения, происходит новое преступление. Правда, ограбление случилось не сразу, а ранним утром. Неужели за такой короткий срок он успел все продумать и организовать? Я ненавидела себя за эти мысли, но не могла от них избавиться. А внутренний голос твердил: «Раз он виновен, его посадят за решетку, и ты будешь совсем одна».

Я застыла посередине Корделия-стрит. Мои глаза заволокло слезами… и внезапно обнаружила, что стою напротив застекленной двери. Она сверкала позолотой в лучах солнца и показалась мне знакомой. Я провела пальцами по сохранившимся буквам «mist». Еще вчера я обратила на них внимание и решила, что это — обрывок слова «chemist» — «химик, аптекарь». А вдруг я ошиблась и вывеска означает «alchemist» — «алхимик»? Во всяком случае, я достигла цели.

Я захотела заглянуть в магазин через стекло, но каким-то образом дверь за ночь покрылась слоем грязи. Я потерла стекло и обнаружила золоченые буквы «а», «i» и «r», стоящие рядом, а чуть ниже — знак «&». Понятно, союз «и». Air and Mist — «Воздух и туман». Два в одном. Ничто. Слова показались мне издевкой. Но я продолжала вытирать грязь, и на стекле образовался чистый кружок. Я пристально вгляделась сквозь него — сплошная серость. Затем я осознала, что помещение и в самом деле было серым. Тот же самый прилавок с изящной резьбой ар-нуво, витрины с украшениями… но сейчас они оказались разбиты и покрыты толстым слоем пыли. Шелковая занавеска превратилась в клочья старой тряпки. С потолка свисала паутина. Похоже, в магазин много лет никто не заходил.

Я недоумевала, пока меня не отвлек голос за спиной:

— …мы попьем чаю с булочками, пойдем посмотрим на щеночков и заберем папочкины вещи из химчистки…

Голос принадлежал молодой женщине, катившей по улице прогулочную коляску. В ней сидела маленькая девочка, примерно двух с половиной лет. Она была одета в оливково-розовую кофточку, клетчатый комбинезон и розовые колготки. Малышка вертела в руках куклу, связанную из ярких ниток.

— Прошу прощения, — окликнула я женщину, но молодая мать меня не услышала.

— …а потом мы вернемся домой и ляжем спать…

Я шагнула на проезжую часть и едва не столкнулась с коляской. Женщина ахнула и взглянула на меня так, будто я вознамерилась похитить ее дитя.

— Извините, — произнесла я, — не хотела вас пугать. Я хотела спросить, не знаете ли вы чего-нибудь об этом антикварном магазине. Когда он закрылся?

— Я вас не понимаю, — заявила она и наклонилась, чтобы поправить идеально сидящую на дочери кофточку.

— Вот он, — пояснила я и указала на заляпанную грязью дверь, еще вчера сверкавшую золотом и серебром.

Женщина рассеянно скосила глаза. Девочка протянула руку с куклой в ту же сторону и что-то заворковала.

Наконец мамаша покачала головой.

— Мы в этом квартале больше года живем, а я ни разу не замечала никакого магазина. Простите.

Она покатила коляску дальше по улице. Я проводила ее взглядом. Она остановилась у углового здания и открыла дверь под деревянной вывеской с надписью «Пак».[14]Вскоре мимо меня прошла вторая женщина с коляской, в которой сидел мальчик, весело размахивающий игрушечной машинкой. Наверное, там было место сбора местных молодых мамочек.