пышными, как густой шёлк. Если высыпать на них мешок лесных яблок, подумалось Волкодаву, до земли не докатится ни одно.– Зря пугать не хотел. Если бы круг… – Он махнул рукой, отчаявшись объяснить что-нибудь толком. Слишком долго рассказывать, что воин, убивший врага, должен самое малое три дня париться в бане, строго постясь, не ступая на землю, не показываясь солнцу и, уж конечно, не разговаривая ни с кем. И всё это ради того, чтобы мстительные души не сумели отыскать погубителя.

Но рассказывать Волкодав не умел. И не любил.

– Может, ещё кто явится, – проговорил он наконец. – Ничего, не достанут.

Немного попозже пришёл палач – уродливо вспухший и оттого казавшийся ещё толще, чем был при жизни. Голова, покрытая капюшоном, моталась на сломанной шее. Тогда, в подвале, Волкодав так и не увидел его лица. Разглядывать эту рожу теперь ему хотелось ещё меньше.

Наткнувшись на круг, палач поднял руки, ощупывая невидимую преграду. Потом, переступая боком, двинулся вдоль черты – не найдётся ли где слабого места. Шагнул было под сень дуба, но тут же отскочил обратно – ни дать ни взять сунулся в огонь.

Ниилит тихонько заскулила и заползла под плащ с головой. По мнению Волкодава, вполне можно было укладываться и преспокойно спать до утра: мёртвый палач и иные, кого ещё там принесёт, будут бессильно болтаться у священной черты, точно куски дерьма, попавшие в прорубь, а на рассвете пропадут сами собой. Но Ниилит, придавленная ужасом, дрожала между ним и Тилорном. Шорох шагов из-за круга грозил свести её с ума. Тилорн молчал, однако Волкодаву хватило одного взгляда на горе-чародея – тому тоже было очень не по себе. Ворча сквозь зубы, Волкодав поднялся, снова вытащил молот и, повернувшись к мертвецу, начертал в воздухе Знак Грома: шесть остроконечных лепестков, заключённых в круг-колесо.

– Во имя Грозы! – сказал он палачу. – Пошёл вон!

Струя лилового пламени бесшумно упала то ли с дубовых ветвей, то ли с самого неба и обтекла труп. Палач начал корчиться так, словно его вздёргивали на дыбу. Милосердная земля схватила его за ноги и быстро втянула в себя. Мать-Земля всегда жалеет детей, даже самых негодных.

Волкодав вернулся под дуб и улёгся, безуспешно стараясь поберечь больной бок. Тилорн гладил по голове лежавшую между ними Ниилит, повторяя:

– Не плачь, маленькая… всё хорошо… Не плачь…

Волкодав вспомнил тяжёлый шёлк её волос под своими пальцами… и как она жалась к нему те несколько мгновений, что он нёс её на руках… Нелетучий Мыш посверкивал светящимися зрачками, вися вверх тормашками на деревянной распорке. Постепенно Ниилит пригрелась, перестала всхлипывать и уснула, свернувшись калачиком.

Перед самым рассветом Волкодава разбудило негромкое, но полное кровожадной ярости шипение Мыша. Волкодав открыл глаза и увидел, что у черты, безмозгло тычась в запретную пустоту, переминалось ещё двое. У одного вместо правого глаза зияла бесформенная дыра, другой пришлец был покрыт копотью и почти гол, если не считать клоков сгоревшей одежды. Этим хватит немногого. Волкодав не стал ждать, пока Ниилит проснётся и опять испугается, увидав нежить. Он приподнял голову и шёпотом произнёс несколько самых мерзких ругательств, которые знал. Мертвецы тотчас поблекли и растаяли, смешавшись с густым холодным туманом…

Большой Погост – это были уже коренные земли сольвеннов.

Когда-то здесь стояла самая обычная деревня-весь, в которой, как и во всякой веси, жил один-единственный род. На широкой поляне в лесу высился большой общинный дом, окружённый домиками поменьше, а в домиках обитали женщины и мужчины, называвшие себя Соловьями. Местное предание гласило, что в самом начале времён прародительница племени заслушалась соловьиного щёкота и отдала свою любовь прекрасному юноше, которым обернулся неказистый с виду певец. Другие соловьи запомнили и выучили песню, спетую им для любимой, и по весне она до сих пор оглашала благоухающие черёмухой леса. А старухи и старики ещё помнили, как лунными ночами молодые девушки нагими уходили в чащу, мечтая понравиться красавцу-оборотню. Что ж, после ночи, проведённой в лесу, у некоторых в самом деле начинали расти животы…

Всё это любопытный Тилорн мало-помалу, слово за слово вытянул из неразговорчивого Волкодава в течение нескольких дней. Тот отвечал урывками, односложно и неохотно. Когда же Тилорн пытался выспросить что-нибудь о его собственном роде – вообще смолкал на полдня. Другое дело, времени, как и терпения, у Тилорна было хоть отбавляй: к Большому Погосту они шли ещё четверо суток.

Шагая вперёд, Волкодав поначалу всё косился на Ниилит – выдержит ли дорогу. Но девчонка неутомимо шлёпала босыми пятками и даже умудрялась по дороге нарвать кислицы или ещё чего-нибудь вкусного для котелка.

После сражения с мертвецами у них разом протухла вся рыба, и Волкодав уже было задумался, не ограбить ли позабытую беличью кладовую. Но вечером они остановились у озерка, и Ниилит мигом наловила лягушек, которых, оказывается, она умела удивительно вкусно поджаривать.

– Это лягушки, господин, – смущённо обратилась она к слепому. – У нас их едят. Если твоя вера не воспрещает…

– Не воспрещает, – улыбнулся Тилорн. – Хотя, если честно, мой народ давно уже не убивает живые существа ради того, чтобы насытить желудок.

Волкодава наконец отпустил жар, и он тоже протянул руку к еде. Вера Тилорна показалась ему странноватой, но он видывал и похлеще. Да. На каторге он ловил крыс, водившихся в подземельях. И ел их сырыми. А ведь были среди рабов и такие, кто предпочитал умереть с голоду, но не поступиться своей верой, осуждавшей нечистую пищу…

Волкодав прожевал хрустящую лягушачью лапку и потянулся за следующей.

За последние сто лет у Соловьёв многое изменилось.

Род, безвылазно сидевший в непроходимом лесу и знать не знавший никого, кроме ближайших соседей, нежданно-негаданно оказался на оживлённом торговом пути. Начали останавливаться заезжие гости, и крохотная безымянная весь обрела имя: Большой Погост. Иные птенцы Соловья, виданное ли дело, спорхнули с насиженных поколениями мест, унеслись неведомо куда вить новые гнёзда. Зато близ старых гнёзд начали селиться чужие, пришлые люди. Появились даже такие, кто не охотился и не пахал земли. Некоторые, с ума сойти, держали постоялые дворы, готовили еду и варили пиво гостям, стелили им постели и тем жили с весны до весны. И, самое удивительное, жили неплохо…

Скоро, того и гляди, явится во главе храброй дружины боевой галирадский боярин и выстроит крепость-городок, начнёт с купцов пошлину собирать…

Словом, никто не оборачивался вслед Волкодаву, шедшему по улице со своей корзиной и Нелетучим Мышом, примостившимся на плече. Большой Погост успел утратить любопытство, насмотревшись