– Это очень редкий случай гебефренической шизофрении, – сказал как-то Борис Алексеевич. – Невероятно поздний дебют, атипичное течение, двухуровневый бред – как раз для вас, молодой человек. Вы получите уникальный опыт.

В части опыта он не ошибся.

Памятуя о том, что лечение – это совместная работа врача и пациента, я старательно выстраивал отношения с Шматченко. Я перевел его в другую палату после того, как он пожаловался на буйных соседей, которые не давали ему спать по ночам. Я поговорил с поварами, чтобы они разрешали ему после ужина брать с собой из столовой щепотку соли. Присутствие соли в кармане успокаивало его. На доброе отношение пациент ответил зеркально и превратился из злобной мумии в чудаковатого деда. Да, иногда приступы агрессии все же случались, но он научился сдерживать себя, и смирительную рубашку на него больше не надевали.

Шматченко много и охотно рассказывал о своей бывшей работе в качестве хозяина зоомагазина. За ширмой историй про кроликов и морских свинок я видел ранимого несчастного человека. Мне было немного стыдно за собственную реакцию на его приступ при первом знакомстве в шестом кабинете, но по обоюдному молчаливому согласию мы никогда с ним не обсуждали тот случай.

Насколько я понял, народным целителем он стал сразу после того, как вынужден был закрыть магазин. Вряд ли это была попытка одурачить людей, скорее первое проявление болезни. Именно в тот период сумасшествие расцвело в нем пышным цветом. Весьма вероятно, что именно банкротство магазина, который он создал и в котором проработал много лет, стало причиной болезни.

Шматченко неплохо разбирался в травах, знал наизусть крупные фрагменты из Библии (случись ему встретиться с тещей, уверен, они нашли бы о чем поговорить) и не любил говорить о том, как переквалифицировался из бизнесмена-натуралиста в знахаря, хотя именно этот период представлял для меня наибольший интерес. Но я не настаивал. По совету заведующего отделением неприятные разговоры я дозировал так же тщательно, как провизор подбирает дозу змеиного яда.

Как-то осенью я случайно обнаружил в бумагах Шматченко два старых медицинских заключения. Согласно первому у него был запущенный диабет второго типа. Согласно второму – рак двенадцатиперстной кишки четвертой стадии. В последней строчке документа было написано: «Симптоматическое лечение по месту жительства», что означало отказ хирурга оперировать. По сути, эта бумага восьмилетней давности была посмертным эпикризом человека, который сейчас оказался моим пациентом. Весьма вероятно, что диагноз был поставлен ошибочно. И все же такая находка существенно изменила мои взгляды и на сумасшедшего целителя, и на народную медицину. Иронии и скепсиса поубавилось.

Шматченко был единственным из моих пациентов, к кому не приходил никто из родных. Это обстоятельство здорово осложняло лечение. То ли их вообще не было, то ли они от него отвернулись (возможно, предварительно отправив на принудительное лечение). В карточке, в графе «Основания для госпитализации» были указаны номер решения суда и дата его вынесения. Мне неизвестны были причины и обстоятельства, при которых Шматченко попал в больницу. Но то, что лечение было принудительным, я знал.

Иногда в ходе наших встреч вопросы задавал Шматченко. Ничего особенного. Общие вопросы о работе и о семье. Я не пресекал его любопытства: его интересы были важным индикатором психического здоровья. Отвечал я особенно не задумываясь, но всегда честно. Мне и в голову не могло прийти, что, пока я изучал его, он изучал меня».

В воскресенье утром на остановке в ста метрах от дома Прохоровых появилась старуха. На вид ей было далеко за семьдесят. Сухая, но вполне крепкая, в поношенном пальто и с теплым платком на голове. Еще один платок, но не шерстяной, а легкий и в прошлом цветастый, прикрывал шею. Правой рукой она держалась за край лавки, словно боялась свалиться с нее. Левой сжимала ручки хозяйственной сумки, стоявшей рядом.

Старуха большую часть времени смотрела себе под ноги на заплеванный семечками пятак земли, будто о чем-то глубоко задумавшись, и поднимала голову только на шипение раздвигавшихся дверей. Но автобусы любых номеров ее не интересовали. Она украдкой, пряча взгляд, смотрела на противоположную сторону улицы. На коричневые ворота с адресной табличкой «Фрунзе 15». Сквозь голые ветви ореха, растущего у забора, она видела окно кухни, зарешеченное окно мансарды и коричневую крышу из металлочерепицы. Небольшой дом был сложен из итальянского кирпича и окружен кирпичным забором с двумя проемами, загражденными стальными пиками. Дом был не новый – сейчас строят по-другому, – но ухоженный и аккуратный.

Автобусы останавливались редко. Через эту остановку проходило всего два маршрута:17-й с конечной в дачном кооперативе и 32-й, который шел до пригородного поселка Вольное. Ожидавших автобуса в среднем получалось около десятка – одни уезжали, подходили другие. Преобладали толстухи за пятьдесят, дачницы и местные сельские тетки. Они разбивались по группам в два-три человека и обсуждали расписание автобусов и погоду, но никто ни разу не попытался заговорить со старухой. Что-то отталкивающее было в этой угрюмой замкнутой женщине.

Рано утром, еще до рассвета, она вышла из дешевой гостиницы на другом конце города. Немного постояла на порожках, подняв лицо к небу, как будто принюхиваясь, и медленно двинулась вдоль квартала. Ее путь напоминал маршрут почтальона, которому нужно обойти несколько улиц. Иногда она делала крюк, иногда возвращалась обратно, но в целом сохраняла направление, двигаясь на юго-восток. Конечной точкой была эта самая остановка.

Столь же странным, как и маршрут, было содержимое ее сумки. Помимо двух застиранных носовых платков, кошелька, кнопочного телефона, смятых билетов и паспорта с иногородней пропиской там лежали сцепленные между собой три собачьих ошейника и три кодовых велосипедных замка.

Старуха провела на лавке два с половиной часа, прежде чем калитка дома, на который она тайком поглядывала, открылась. Из нее вышел средних лет мужчина в спортивном костюме. Не отводя глаз от человека, старуха отвернулась в пол-оборота и прикрыла рукой нижнюю часть лица. От тошнотворного запаха, который привел ее сюда, за сотни километров от дома, ее едва не вывернуло наизнанку.

Игорь мог бы еще поспать, но вышел из дома без четверти восемь. Свежее мясо быстро разбирали, особенно в теплое сентябрьское воскресенье после затяжных холодных дождей.

Обе витрины небольшого магазинчика были практически пусты, если не считать горку синих куриных потрохов, но судя по чавкающим звукам топора, летящим из подсобки, Игорь появился вовремя.

– Хозяин! – позвал Игорь.

На пороге появился Алик, высокий лысый черкес в заляпанном кровью грубом мешковатом фартуке.

– Привет, дорогой. Сколько лет, сколько зим.

Игорь покупал здесь мясо на протяжении пяти лет. Последний раз – с неделю назад. Если он заходил в магазин после работы в джинсах и рубашке, хозяин обращался на «вы». Если, как сейчас, в спортивном костюме, Алик говорил «ты» и позволял себе некоторые отступления от служебного протокола.