— Послушай, я хочу знать, что опять встало между нами? — Он говорил спокойно и твердо, расхаживая по скрипучим, выскобленным до блеска половицам. — И я все равно докопаюсь, рано или поздно.

Аделаида подняла испуганные глаза. На миг. И опустила снова:

— Прости, Вацлав. Боюсь, бросишь меня, коли правду узнаешь...

— Я? Брошу? Да что ты несешь?!

— А узнаешь ты скоро. Как призадумаешься крепко, так все сам и поймешь. И не видать нам более былого счастья.

Бурцев остановился перед женой:

— Значит, так, Аделаида. Не знаю уж, что ты там себе вбила в свою прелестную головку, но какая бы беда ни приключилась...

— Ох, не зарекайся, милый, не надо. И не сердись. Пожалуйста...

В сенях громыхнули дверью. Послышались быстрые шаги. Туды ж растуды ж! Никого и никогда здесь не научишь стучать при входе!

А в горницу, громыхая железом, уже вваливался Освальд Добжиньский. Дверь не прикрыл. Стало свежо, потянуло сквознячком.

Бывший польский рыцарь-разбойник, а ныне знатный дружинник князя Александра, скалился во весь рот. Высокий, длинноусый, краснощекий шляхтич, казалось, наполнил собой и запахом ранней осени всю просторную избу.

— Тю! Агделайда, да ты никак плачешь? Обижает тебя твой Вацлав? Ты, ежели что, мне сразу говори — я его на поединок вызову.

— Чего надо? — оборвал неуместное паясничанье Бурцев.

— Мне — ничего, — отозвался тот. — А вот к супруге твоей гость желанный явился. Так что возрадуйся, княжна, и утри слезки-то!

— Гость? — малопольская княжна в изумлении воззрились на пана Освальда.

Бурцев нахмурился. Здрасьте-пожалуйста! Только гостей им сейчас не хватало! Не ждем вроде никого...

— Кто таков? Что за гость? Откуда?

— Монах странствующий. Ажио из самых Святых Земель идет. К тебе, Агделайдушка, просится.

В заплаканных глазах Аделаиды промелькнул интерес. А что, может, и вовремя незваный гость пожаловал — глядишь, и отвлечет княжну от неведомых тягостных дум...

— И чем же я могу помочь святому отцу?

— Весточку он тебе принес, Агделайда.

— Весточку? — Полька смахнула слезу. — От кого?

— От братца твоего! От Болеслава...

— От Болеслава?! Не может быть!

Аделаида вмиг просветлела лицом. Захлопала в ладошки. Радовалась сейчас княжна, ну, совсем как прежде!

— Не может? — Освальд лукаво подмигнул. — А вот глянь-ка сюда. Это монах тебе просил передать.

На ладони добжиньца лежал крестик. Маленький, серебряный, неброский, но изумительно тонкой работы. Знаком был Бурцеву этот крестик. Точнее, не этот — другой, точная его копия — тот, что носила на шее Аделаида.

— Пилигрим в Кракове побывал, — объяснял Освальд. — Князь малопольский Болеслав Стыдливый с супругой своей венгерской княжной Кунигундой Благочестивой приветили паломника, обласкали, да при дворе оставили. Молва-то их самих чуть ли не святыми сделала, так что тут дело понятное. А недавно до Болеслава дошли от купцов слухи, будто в Новгородских землях при славном витязе Вацлаве живет дочь Лешко Белого. Измучился братец твой, Агделайда. Хотел сам в гости ехать или посольство снарядить, как полагается, да опекун его — дядя Конрад Мазовецкий — воспротивился.

Старик Конрад — известный немецкий прихвостень. Русичей на дух не переносит, и юному князю Болеславу без ведома своего шагу не позволяет ступить. Вот тут-то паломничек в благодарность за приют и хлеб-соль пожелал помочь княжескому горю: тайком от Конрада отправился вызнать, верно ли люди говорят, а коли верно — так и весточку передать пропавшей сестрице от братца. Ушел странник из Малопольских земель тихо, незаметно: одинокий пилигрим — это ведь не княжеское посольство с дружиной. Ну, и с Божьей помощью добрался до Пскова.

Подробностей Аделаида не слушала. Взяла крестик с руки рыцаря, сняла с шеи свой. Оба были схожи — один в один!

— Да, это крест Болеслава, — княжна улыбалась, — Вацлав, я хочу поговорить со святым отцом.

— Не возражаю.

В самом деле — пусть скорбящая незнамо о чем супруга получит хоть какое-то утешение. Бурцев всадил раму с бычьим пузырем на место, кивнул добжиньцу:

— Пойдем-ка, Освальд, кликнем пилигрима.

Долго искать паломника не пришлось Вон, стоит у крыльца в плотном кольце дружинников. Монах улыбался, вроде бы демонстрируя приязнь, но глаза латинянина оставались холодны. Да, улыбка та — для виду, для отвода глаз. В глубине души католический падре, видно, все же не жаловал сторонников византийской «ереси» и был в своих убеждениях непоколебим.

Бурцев протолкался поближе, прислушался. Пилигрим вещал что-то о Гробе Господнем и чудесах Святой Земли. Но вещал осторожно, стараясь обходить острые межконфессиональные вопросы и не будоражить чужую паству. Дипломат, однако... И — удивительное дело — по-русски латинянин говорил вполне сносно.

Да и вообще странен был странник. Кряжист, будто гном, в кости широк. Плотный, но не толстый — не жирком, как иная монастырская братия, а мясом оброс. Привычного для многих клириков брюшка — нет и в помине. Аскетической худобы и изможденности тоже не заметно. Зато из-под широких одежд нет-нет да и вынырнет рука, осеняющая на католический манер крестом покатую грудь. Мускулистая, крепкая рука — такой не крестное знамение творить, а секирой махать, да чтоб поувесистей...

Если б не выбритая макушка и монашеская ряса, Бурцев ни в жисть бы не подумал, что перед ним — святой отец. Бывший омоновец обшарил гостя глазами. А то мало ли... Знавал он однажды монахов, прятавших под рясами «шмайсеры». В Кульме два года назад те монахи такого переполоху наделали... Но нет — этот пилигрим мирный: ни пистолета, ни автомата, ни иного оружия из-под заляпанных грязью одежд не выпирало. И кольчужка под рясой вроде не звенит. Простой деревянный крест на груди, четки на запястье да небольшая походная котомка на сучковатой палке-посохе, что прислонена к крыльцу, — вот и весь багаж.

— Эй, падре, — он окликнул гостя.

Монах оборотил к Бурцеву лицо. Все та же фальшивая улыбка, все тот же неприязненно-острый взгляд пронзительно серых глаз.

— Отец...

— Бенедикт, — смиренно склонив голову, представился странник.

— Отец Бенедикт, милости прошу в дом.

Котомку гостя он внес сам. Заодно ощупал содержимое узелка. Ничего опасного: тряпье, да, может, харчи какие. Бурцев расслабился. Что он, в самом деле, прибодался к монаху? Человек услугу оказал — привет Аделаиде от краковской родни привез, а он все подвох ищет.

Наскоро накрыли стол — благо на службе у щедрого князя было чем. Аделаида первым делом испросила у пришельца из Святой Земли благословения, а уж затем насела с вопросами. Монах отвечал спокойно, торжественно и неторопливо. Говорил много, но все больше о Божьем промысле нежели о житье-бытье в Краковских землях. И демонстрировал при этом знание не только русского, но и польского языка. Бурцев слушал, мотал на ус. Как выяснилось, побитое, потрепанное татарами при Легнице и русичами на Чудском озере тевтонско-ливонское братство утрачивало былое влияние на Польшу. Даже братец Аделаиды, несмотря на тихий нрав, начинал задумываться, так ли уж необходима ему дядина опека, в значительной степени опиравшаяся на орденские мечи.