— Милицию[1] нужно организовать, — я все же решил высказаться. — Как можно быстрее. Уговорами народ не удержишь, все сейчас злые. Наши могут почувствовать себя победителями в захваченном городе, да и местные… Сколько они по домам сидели?

— Возьмешься? — с надеждой взглянул на меня центурион. — У тебя неплохо получается, — он кивнул на висельников.

— Нет уж, спасибо, — сразу открестился я. — Это не для меня. Встречу где — пресеку, а так я больше по чистым. Дождусь возвращения старика, и будем отряды формировать.

— Что за отряды?

— Мы какую территорию контролируем? — ответил я вопросом на вопрос.

— Да никакую пока, — удивился Северин. — А то сам не знаешь!

— Ну вот. А с отрядами будем контролировать. На одних фермерах жизни не построишь. Нужно заводы запускать, как тот химический, с которого мы нитроглицерин забрали. Связи налаживать с другими городами. Не на уровне «мы вам поможем, но потом». Разведка опять же. А то новости из газет узнаем! Я думаю, нужно много небольших отрядов на локомобилях.

— Хорошая мысль, но давай об этом правда с Рубио. Сначала нужно с этим всем разобраться — он неопределенно повел рукой, имея виду, видимо, Памплону.

* * *

Иерарх Прим вспоминал. Воспоминания широким, полноводным потоком заливались в сознание и не было никакой возможности остановить эту пытку. Вся грязь, весь ужас и мерзость его прошлого заполняла сущность. Все то, что его хозяин когда-то милостиво отделил прозрачной чистой стеной безмолвия теперь стремительно возвращалось. Перед глазами мелькали сцены из прошлой жизни — такие яркие, будто он прожил их только что. Это было так больно, что физическая боль, терзавшая тело, выворачивавшая суставы, гулявшая стеклянным песком по венам почти не ощущалась. Прим готов был отдать все, чтобы только остановить эту пытку. Недовольство господина никогда не было приятным, но такого, как сейчас не было еще никогда.

Иерарх Прим не мог даже сказать, как долго продолжается истязание. Он вообще слабо понимал реальность, полностью погруженный в прошлое. Однако вопрос, зазвучавший в голове он осознал сразу же.

— Я не знал! Не знал! — Иерарху казалось, что он кричит, однако для посторонних наблюдателей, будь они в состоянии видеть и слышать происходящее, он по-прежнему оставался безмолвной и неподвижной фигурой. — Я сделаю, только забери это обратно господин мой. Убери мою грязь, молю тебя! Я больше не вызову твоего недовольства!

И божество снизошло до своего ближайшего последователя. В один момент прошлая жизнь скрылась в сияющей вспышке света, в душу вновь вернулось счастье и покой. Только на самом краю сознания оставалась крохотная червоточина. Знание о том, что все может измениться.

Иерарх Прим обвел взглядом собеседников. Даже очень внимательный взгляд не мог бы обнаружить пережитой каждым из них бури. Для каждого бог подобрал свою пытку. Выбрал что-то такое, что причиняло особенно сильные страдания. На секунду стало любопытно — а что пережили они? Впрочем, это не имело значения.

— Мы должны отправиться туда вместе, — проскрипел Квинт, поймав взгляд. — Мы превратим в чистоту всех. Если понадобится, я буду выжигать саму землю, на которой это произошло, пока она не скроется под волнами. И даже тогда там никогда больше не появится ничего живого.

— И добьешься только того, что сегодняшняя епитимья превратится в бесконечную кару, — холодно ответил Прим. Все-таки не зря божество поставило его первым над всеми своими рабами. Остальные так и не смогли достичь очищения в достаточной степени. Страх не стал для них стимулом, он лишь ограничивает. — Если мы так поступим, происшедшее сегодня исключение станет правилом. Сегодня бог потерял одну из тысяч душ, предназначенных ему. Если мы поступим так, как хочется… он потеряет намного больше.

— Но что делать? — голос иерарха Септима даже сорвался, отчего остальные досадливо поморщились. Нельзя оскорблять соратников проявлением своих слабостей. Слабость — это грязь. — Сенат уже отказался отправлять туда легионы. Жандармов слишком мало. И мы не можем собрать их достаточно быстро. К тому же, паства, почувствовав свободу, начнет волноваться. Они все должны чувствовать удушающую руку на своих шеях, иначе мгновенно распоясаются. Как будто вы не знаете!

— Скажи, Септим, — едва сдерживая презрение, спросил Прим. — Что делают с ослом, если он не слушается стека?

— Убивают? — переспросил Септим.

Приму захотелось закрыть лицо руками. Стыд — это первое, от чего очистил его господин, когда он пришел к нему. И вот теперь это чувство почти вернулось. Ничего. Когда-нибудь нужда в таких помощниках уйдет.

— Если осел не слушается стека, ему показывают морковку. — Ласково пояснил Прим. И поняв, что метафора слишком сложна, пояснил: — Мы объявим награду тому, кто приведет к нам святотатца. Мы объявим прощение бунтовщикам, если они приведут к нам его.

— Этого мало, — проскрипел Децим. Самый младший из иеррархов, на чью долю выпал контроль и окормление паствы из исправительных учреждений, он редко участвовал в обсуждениях, и потому слова прозвучали веско.

— Что предлагаешь? — живо отреагировал Прим.

— Нужно сделать так, чтобы они хотели, чтобы их оставили в покое. Нужно послать туда орду.

— Где ее взять? — разочарованно процедил Септим. — Обсудили же, что нет у нас людишек.

— У меня есть.

[1] Вообще на латыни, на которой здесь все говорят, militio — это, собственно, «прохождение службы в войсках», но будем считать, что у них тоже язык здорово изменился, так что тут как и у нас изначально означает «народное ополчение для поддержания порядка»

Памплона была почти спокойна. Северин, при всей своей нерешительности и нежелании управлять большими массами людей, умел действовать быстро. Первые отряды милиции отправились в патруль уже через час после завершения расследования. Еще через два в город привезли партию металлических рупоров, — моя идея, — и отряды помимо собственно контроля за порядком, начали извещать жителей о том, что власть сменилась, но к жителям никаких претензий нет. Беспорядки, мародерство, грабеж и прочие безобразия будут пресекаться самым радикальным образом, так что просьба сохранять спокойствие и здравость рассудка. В городе вводится комендантский час, но только на ночь — днем можно жить в обычном режиме. По всем вопросам обращаться в магистрат. Тут-то центурион и взвыл самым натуральным образом.

К пяти пополудни возле магистрата собралась нешуточная толпа. Людей интересовал только один вопрос — когда в городе появится еда. Смешно, но верхняя Памплона, как оказалось, уже неделю голодает — подвоза провизии в город не было с тех пор, как начался бунт, все запасы из лавок и прочих складов подмели, не глядя на взвинченные цены, и теперь люди интересуются, что в этой ситуации собирается делать новая власть. Народу в основном оказалось совершенно наплевать, кто там сидит в магистрате, потому что кушать хочется независимо от политического строя. И теперь, если в ближайшее время людей не накормят, мы рискуем получить новый виток беспорядков, потому что повстанцев боятся все-таки значительно меньше, чем чистых, которых в городе теперь нет. Тогда те несколько стычек, которые произошли за день и были довольно жестко подавлены милицией, покажутся цветочками.