Треплю его по голове, приподнимаясь на цыпочках.

— Умница. Но в следующий раз лучше просто обойдись без драки.

— Да прям щас, разбежался и шнурки погладил.

Вот же оболтус.

Но я люблю его таким, какой он есть, и ни за что не променяла бы его ни на кого другого.

— Последите-ка за речью, молодой человек! — Это мама — входит в роль строгого родителя. — Я не Варя, которая спускает тебе всё с рук: запру под замок на месяц — вот тогда будешь знать. И никакого набора новых катафотов для твоего велика, чтобы впредь неповадно было!

На последнюю угрозу брат реагирует много чувствительнее, чем на возможное «заточение»: как мажоры мерялись размером своего банковского счёта, так мальчишки с периметра мерялись количеством катафотов на колёсах велосипедов. Глеб уже давно спал и видел эти свои катафотки, так что такой шантаж был для него как удар под дых.

— Я что, должен стоять, как дебил, пока они будут обтёсывать об меня кулаки? — ожидаемо возмущается. — Может, в следующий раз сразу лечь перед ними и карту органов нарисовать?!

Мама тяжело вздыхает, поэтому отец просто уводит брата в нашу с ним комнату — подозреваю, для продолжения профилактической беседы с глазу на глаз, дабы не подрывать окончательно авторитет сына при девочках. Я знаю, что он примерно скажет — «Бьют других только трусы, не способные достойно ответить сопернику словом». Но я также знаю и характер своего брата и смею предположить, что этот разговор не возымеет должного эффекта — потому что брат слишком порывист и импульсивен и вряд ли станет рассуждать логически, когда в крови плещется адреналин, а злость просит выхода наружу.

Ему просто надо всё это перерасти.

6 августа 2019 года, вторник

До того, как я получу письмо со своим распределением, остался всего один день; за прошедший месяц мы с Вадимом виделись от силы два раза — он всё ссылался на какие-то дела, которые непременно нужно закончить перед началом учёбы в институте. Я старалась особо его ни о чём не расспрашивать, хоть мне и было интересно, где он пропадает, и что может быть такого важного у человека в его возрасте. В нашу последнюю встречу полторы недели назад он приказал мне собирать потихоньку свои вещи — правда, при этом его вид выражал высшую степень озадаченности — и просто пропал, а я теперь нервничала ещё сильнее, чем в самом начале.

Разве он не понимает, насколько это серьёзно?

Вот лично я смогу расслабиться только тогда, когда переступлю порог своей новой комнаты в доме Вадима — и ни минутой ранее. Правда иногда, когда страх был особенно сильным, я открывала шкаф и составляла в голове список вещей, которые перекочуют со мной в новый дом. Но больше всего мне хотелось бы видеть Вадима чаще, потому что телефона у меня нет, а таскаться к нему домой каждый раз, как меня накроет, я не собираюсь.

В общем, к концу срока у меня появилось ещё одно занятие-антистресс: я разбирала по цветам конфеты типа «M&M’s», только бюджетные; к сладкому я равнодушна, поэтому покупала их только для того, чтобы отвлечься. Через пару дней Глеб даже привык к тому, что на нашем общем столе царит вечный разноцветный кавардак, а после даже начал присоединяться. Когда мне становилось совсем невмоготу, и он это видел, то собирал из конфет разные картинки: миньонов, смурфиков и прочую смешную цветовую ерунду.

И с каждым разом я любила и уважала своего брата всё сильнее.

— Перестань тырить мою мозаику! — шлёпаю брата по рукам, когда он сгребает кучку конфет и отправляет её в рот. — Я так вообще ничего не соберу!

— Да брось, у тебя руки растут не из того места, — хохочет Глеб. — Ты можешь только цвета различать, шедевры здесь я собираю, так что это — моя доля!

Хватаю с кровати подушку и запускаю в нахальную физиономию этого засранца, но он успевает увернуться и со смехом сбегает в кухню.

Вечером помогаю маме с готовкой, но мысли то и дело перескакивают на завтрашний день, и всё валится из рук.

— Перестань себя накручивать, — ворчит мама, не сдержавшись. — Ты так все продукты переведёшь.

— Извини, — тяжело вздыхаю.

Родительница неодобрительно хмурится и отправляет меня на улицу — проветрить мозги; выхожу наружу, закутавшись в старенький плед — по вечерам всё же бывает зябко, несмотря на лето — и усаживаюсь на ступеньки. Мимо то и дело мелькают подростки, вышедшие поискать проблем на свою голову, а из домов соседей я слышу заливистый детский смех. Счастливые. Ещё не знают, что ждёт их впереди.

Поднимаю голову вверх; сегодня невероятно чистое небо, на котором я вижу ярко горящие звёзды, и меня невольно посещают мысли о том, есть ли где-то ещё во Вселенной планета, на которой подростки из бедных семей тоже вынуждены быть игрушками для избалованных мажоров. Конечно, это всё глупости, но помогает отвлечься и немного успокоиться.

— Занимаешься астрономией? — слышу знакомый насмешливый голос и резко опускаю голову.

Передо мной возле забора стоит Вадим; на нём драные серые джинсы и чёрное худи — сын богатых родителей, а выглядит как типичный житель периметра, честное слово.

— Что, у родителей финансовые трудности, что ты одет хуже, чем я? — смеюсь в ответ.

Друг фыркает и садится рядом, нагло отжав у меня край пледа; чувствую его руку, обвивающую мои плечи, и льну к нему, соскучившись по этому особенному отношению. С того самого памятного дня, когда мы в первый и последний раз поцеловались, ни я, ни Вадим больше не разговаривали об этом и делали вид, что всё так и должно быть.

Поэтому его объятие было приятным.

Хотя он мог сделать это и по привычке.

Проходит некоторое время в полном молчании, прежде чем до меня доходит, что что-то не так.

— В чём дело? — спрашиваю.

Но я и без его ответа догадываюсь, что случилось.

— Ты видел результаты моего теста, да? Я не подхожу тебе, не так ли? Поэтому ты здесь? Сказать мне, что твоим аккомодантом стал кто-то другой?

«То есть, «другая», — звучит в голове назойливый ревнивый голос.

— Вовсе нет, — качает головой. — Я здесь, чтобы сказать тебе, что ты идеально мне подходишь; таких результатов, идеальных для меня, не было больше ни у кого из тех девушек, что проходили тесты вместе с тобой. И я бы прямо сейчас забрал тебя к себе, не дожидаясь никаких официальных распределений…

В начале его речи я радуюсь, как ребёнок, но в конце очень явственно чувствуется огромное и весьма болезненное для нас обоих «НО».

И оно не заставляет себя ждать.

— Но тебя уже распределили в другую семью.

— Что?

Мне кажется, что я ослышалась; после всех моих переживаний это было вполне естественное умозаключение, чтобы не свихнуться от страха, который сейчас сковывал меня стальными обручами, отгоняя всю кровь от лица. Ну, или на худой конец подошёл бы сон — да, я просто сплю, и мне всего лишь нужно проснуться.