он делает существенный шаг в мышлении и отправляется в неисхоженное.

У Платона Эрос называют philosophos, другом мудрости[103]. Философ – это друг, возлюбленный. Но этот возлюбленный – это не внешний персонаж, не эмпирическое обстоятельство, а «нечто внутренне присутствующее в мысли, условие самой ее возможности, живая категория, элемент трансцендентального опыта»[104]. Мышление в особом смысле слова начинается только с эроса. Нужно было быть другом, возлюбленным, чтобы начать мыслить. Без эроса мышление теряет всякую жизненность, всякое беспокойство и становится шаблонным и реактивным. Эрос стимулирует мышление с помощью желания атопического Другого. В книге Что такое философия? Делёз и Гваттари превозносят эрос как трансцендентальное условие возможности мышления: «Что же значит “друг”, когда он становится <…> предпосылкой мышления? Может, это влюбленный – да, пожалуй, скорее влюбленный. Ведь благодаря другу мысль вновь обретает жизненную связь с Другим, которая, казалось, исключена из чистого мышления»[105].

Послесловие переводчика

«У меня есть плохая привычка: я пытаюсь делать предложения настолько концентрированными, что читателю приходится подчеркивать каждое предложение в моей книге. То есть в итоге <…> вся книга оказывается подчеркнутой», – так однажды Бён-Чхоль Хан охарактеризовал свой стиль письма [106]. Хотя я лично и не подчеркивал ничего в книге «Агония Эроса», пока переводил ее, я понимаю, с каким ощущением столкнется человек, привыкший к такому способу потребления книг. Во время перевода мне казалось, что каждое предложение могло бы стать самостоятельным афоризмом, а глава – отдельным эссе, так что главы можно было бы читать совершенно в любом порядке. При этом удивляет, что книга является на удивление короткой, по сути, это скорее брошюра, чем книга.

Чем вызван такой стиль письма Хана, сочетающий лаконичность и концентрированность текста? Конечно, его можно было бы объяснить тщеславным желанием стать автором как можно большего числа книг, каждая из которых за счет вескости и емкости своих тезисов могла бы претендовать на статус события в интеллектуальном мире. Но я думаю, дело не только в этом. Кажется, дело тут в том, как функционирует время и внимание в современном обществе, которое Хан называет обществом достижений, Leistungsgesellschaft. Если давать минимальное определение, то Leistungsgesellschaft – это общество, в котором социальный статус индивида определяется его личными достижениями. Подобная форма общественного устройства, по Хану, соответствует позднекапиталистическому неолиберальному обществу, в котором производительность подпитывается через превращение каждого индивида в предпринимателя, который должен использовать каждую возможность для приумножения тех форм капитала, которыми он обладает. Поэтому общество достижений управляется императивом «Ты можешь».

Тем самым общество достижений превращается в общество гипервнимания и постоянного настоящего. Субъект достижений всегда должен быть начеку и искать возможности для приумножения своих достижений. Такая постоянная гонка за успехом утверждает нарциссизм как неотъемлемую черту современного общества: каждый хочет, чтобы окружение служило отражением его самого, помогало ему реализовывать свои проекты, и поэтому субъект достижений всячески защищает образ самого себя от негативности, которая могла бы его пошатнуть. Это приводит к особому темпоральному режиму современности, в котором будущему и прошлому как таковым не остается времени, а настоящее сводится к постоянно ускользающим мгновениям кликов, с помощью которых субъект ищет наилучшие возможности для самореализации. Прошлое – это уже реализованное, жить в нем – значит не развиваться, поэтому прошлое надо музеефицировать в своем аккаунте в соцсетях и более его не обживать. Будущее – то, что надо предвидеть, вписать в сетку ожиданий нынешних проектов и усмирить. Тем самым субъект полностью лишается чувства инаковости, Другого, негативного. Поэтому все время сводится ко множеству ускользающих мигов, утверждающих субъекта в его собственном образе, из которых для этого должно быть полностью устранено все, что могло бы шокировать его, действительно удивить или потрясти.

Я думаю, стиль Бён-Чхоль Хана объясняется именно этим социальным контекстом, в котором и о котором он пишет. В обществе, в котором временем нужно управлять с целью производства личных достижений, люди готовы действительно уделять внимание только тому, что легко конвертируется в эти достижения. Это, в конце концов, тоже достижение – прочитать книгу целиком, и чем она короче, тем проще это сделать. Поэтому краткость позволяет Хану надеяться на то, что его работы будут читать целиком не только профессионалы, а Хан очевидно рассчитывает на широкий круг читателей. Этим вызвана краткость формы, в которой он работает.

Что же касается концентрированности, плотности текста, то с ее помощью Хан пытается удерживать внимание читателя на протяжении всей книги. В обществе достижений каждый оказывается измучен огромным количеством информационных стимулов, идущих от коллег, друзей, социальных сетей, рекламы и так далее. В этом мире автору популярной философской книги довольно сложно долго удерживать внимание читателя. Книгу приходится писать так, чтобы каждое высказывание было таким же броским, как рекламный лозунг, а переход от одной главы к другой совершался со скоростью переключения телевизионных каналов. При этом переход этот не должен дать вам заскучать. Вы ждете вывода, итогов главы, но, разумеется, привести их означало бы пойти на риск наскучить читателю, ведь заключения – это всегда так нудно, поэтому до всякого подведения итогов одной главы начинается следующая, в которой, конечно, речь пойдет уже о другом.

В связи с этим стиль письма Бён-Чхоль Хана оказывается амбивалентным. С одной стороны, он полностью соответствует структуре внимания, которую сам он критикует. С другой стороны, не пытается ли он тем самым, подстраиваясь под форму общества достижений, разыграть прием троянского коня? Вполне возможно, он пытается, подманив читателя лаконичностью и перенасыщенностью своего письма, предложить ему нечто такое, чего тот никогда не ожидал, что погрузит его в созерцательный покой, диаметрально противоположный гипервниманию общества достижений. В этом смысле, возможно, Хан пытается создать такую книгу, которая сама станет атопическим Другим и вызовет у читателя своего рода эротическое влечение. Удастся ему это или нет, как я думаю, будет зависеть от каждого конкретного читателя. Очевидно, что на профессиональных философов это будет иметь меньшее воздействие, чем на широкую публику: первые, кажется, привыкли находить время для созерцательного покоя, держа в руках куда более пространные и толстые книги, а вот для второй подобная точечная инъекция может служить хорошим началом для переоценки своих ценностей.

Алексей Салин, к. филос. н., доцент Школы дизайна Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»

Примечания

1

Бьюн-Чул Хан. Прозрачное общество. М.: Логос, 2014.

2

Brin D. The transparent society: will technology force us to choose between privacy and freedom? Basic Books, 1998.