– Куртка. Levis. Ношу два месяца.

Вова взял в руки, пощупал мой товар.

– Штатовская или бразильская?

– Штатовская. На бразильской флажок оранжевый.

– Сколько?

– Много.

– А конкретнее?

– 100.

– 70.

– Не… 85 край. Меньше не могу.

– 80.

– Давай.

Володя полез в карман, достал бумажник.

– Коль, харэ тут шапито устраивать. Деньги есть?

Одолжи тридцатник.

Колино лицо пошло на вторую попытку осмысления окружающего мира.

– А че надо?

– Да вот… Куртку.

– Да ты что? Покажи ему ксиву, так отдаст!

– Ко-ля! Не хами! Котлеты отдельно, а мухи отдельно. Дай тридцатник!

– Нет.

– Есть.

– Нет.

– Коля!

– Ну на, – амбал полез в пиджак и достал из внутреннего кармана три красных червонца. – Дурак ты, Вова.

– Держи, – Володя добавил свои десятки и пятерки. – Пересчитай.

– Верю, – махнул рукой я.

Потом мы пили с Вовой водку. Потом потерялась Ленка. Потом нашлась. Потом вроде исчез Вова. Потом, может, и нашелся. Потом я пытался ломать пополам тарелки. Выходило плохо и только если об пол. За это, наверное, нас и выкинули. Потом не знаю. Потом была вспышка сознания, что я опять стою в будке и куда-то звоню. И протяжный вой Мундельсона, изведенного пятьсот первым телефонным звонком. Я засыпал, шевеля губами:

– Микроскоп, улыбка, негр, декалитр, еврей…

Игорь сидел на остановке на Пушкинской площади и ждал троллейбуса. Утреннего солнца еще не было видно, оно находилось далеко справа, за бульварными деревьями со стороны храма Христа Спасителя и Москвы-реки. Но дрожь, охватившая глаза от ясности и прозрачности света, говорила о том, что день будет хороший.

«Значит, все-таки Полина… – думал Игорь, посматривая на пригорок Тверской, откуда должен был показаться транспорт. – Интересно, если троллейбус перевернуть вверх тормашками, то его рога станут ходулями! Он будет передвигаться на ходулях! Нелепо переваливаясь и почти до излома раскачивая кабину с пассажирами! Сальвадор Дали. Почти. Не могла же Полина вчера вот просто так говорить такие слова. Не суть важно. Главное другое. Что-то сдвинулось в этом мире. Угол падения уже не совсем равен углу отражения. Я же очень хотел именного этого: чтобы Полина развелась и вышла за меня замуж. А что, собственно говоря, она такого сказала?! Да ничего. И про меня там не было ни слова. Или было? И что делать? Или ничего не делать и продолжать жить?! Я же этого хотел. Очень хотел. И что теперь?!»

Самолеты в сине-бархатной выси продолжали свое беззвучное небесное шествие. На бульваре от утреннего ветерка перелистывались, словно облитые оливковым маслом, тополиные страницы, но их шелеста, как и рева самолетов, не было слышно. Какое-то цветное немое кино. В выходные в центре машин почти нет, поэтому огромная площадь свободно дышала, дробя и растворяя в себе все звуки.

«Да и летние люди на улицах гораздо добрее зимних, – заметил про себя Игорь, забираясь в подошедший троллейбус. – И лица у них более открытые, и стервозность не так явно прет. Сейчас хоть и весна, но люди уже летние. Или мне так просто кажется оттого, что позвонила Полина и все вдруг хорошо? А что, собственно говоря, хорошего? Как мне быть-то?»

Игорь ехал на Пироговку, на встречу с Митей, Дмитрием, психиатром, тем самым, который прислал ему роман. Вчера под вечер к нему все-таки приперся Николаша с вискарем, конечно. Игорь уже не пил, Николаша тоже особо не нажирался, читал роман, который ему подсунул он. Слушал Игоревы комментарии и изумлялся.

– Понимаешь, Коль, я же реально все это знаю, что этот псих описывает в романе! Знаю кафе «Маринка», ходил туда периодически, про комитетчиков там сто раз слышал! И людей этих знаю, понимаешь. Всех почти! Вот, смотри.

Игорь выложил перед Николашей лист бумаги со столбиком фамилий: Олег Соловьев, Алексей (Влад) Макаров, Андрей Носовский, Костик Кочергин, Димка (Агей) Агеев, Сергей Нерубенко. Артур (Арчи) Матикян.

– Ну и кто это? – отхлебнул виски Николаша.

– Я весь день думал, кто мог написать этот текст. Потенциально. Из тех, кто знал всех этих Люсек, Славиков, пиво в «Фитиле» и прочие «Маринки». И при этом обладал хотя бы зачатками разума, чтобы написать роман. Вышло вот что. Конечно, это чисто ориентировочно, домыслы. Если решить, что роман написал кто-то из наших.

– Он что, Путину куртку продал? – заржал, листая рукопись, Николаша.

– Не знаю.

– Гарик, а зачем тебе это нужно?! – Николаша отставил стакан в сторону. – Ну, представь, найдешь ты этого психа, сочинившего про путешествие во времени. И это окажется, возможно, кто-то из твоих бывших собутыльников, ну и что? Что дальше-то?

Игорь откинулся в кресло.

– Сам не знаю. Но чувствую, что мне это очень нужно. Очень. Что если я узнаю, кто это написал, то произойдет нечто, что изменит мою жизнь. Бред, конечно.

– Конечно, бред! – радостно подтвердил Николаша. – Еще какой! Слушай… А может, ты решил, что тот хрен действительно путешествовал во времени? Спьяну! А что?

Николаша веселился, его похмелившееся только к вечеру лицо уже потеряло маску сфинкса, вновь обретало человеческую мимику и теперь выражало крайнюю степень радости.

– Это я тебе мигом все расскажу! Как фантаст фантасту! – Николай уж откровенно ржал. – Проведем эксперимент! По-честному, на себе! Пьем-пьем-пьем, дня три, всерьез, потом чуть очухиваемся и темной-темной ночью идем на Кремлевскую набережную, прижимаемся к стенке, накрываемся плащиком, добавляем еще по чикамурику коньячку, чтобы очко от страха не гавкнуло, и… телепортируемся в 79 год! Как план?

– Зашибись, – мрачно ответил Игорь. – А вот интересно, плащиком-то накрываться зачем?

– О… Вот сразу видно, что не писал ты никогда научной фантастики! Потому лох. Полный. С точки зрения современной науки, перемещения во времени возможны, но для этого нужно распасться на атомы, ненадолго, передвинуть их со скоростью света в другое время и там скоренько собраться опять. В себя. Как понимаешь, сущая ерунда. Делов-то на пописать. Единственное, процесс распада человека на атомы – совершенно отвратительное зрелище, и проходящие мимо менты, полицейские в смысле, могут повредиться умом, для этого я и предлагаю накрыться плащиком! Токмо заботой о ни в чем не повинных полицаях. И об их детях, которые могут остаться сиротами при живых отцах-дебилах, коими они, безусловно, станут, увидев наш распад на нейтрино и хренино!

Игорь улыбнулся. Троллейбус напрягся и повернул направо, на Пречистенку. Он любил московские троллейбусы, а уж от трамваев просто млел. Особенно, как они тенькают и динькают на стрелках. Ни с чем не сравнимая радость – сесть в полупустой троллейбус, трамвай вечером, или в праздники, или в выходные, как сейчас, ехать и ехать по Москве без цели, без смысла, не думая ни о чем. Просто наблюдая из окошка мир.