Ели. Было так вкусно, что я этот обед спустя много лет не мог позабыть. И вкус печёной картошки с хрустящей корочкой, и братская могила килек в сочном томатном соусе, и сладкий чай, заваренный из пачки со слоником на воде из лесного ручья, и белый хлебушек, который мы поджаривали до коричневой корки, держа над углями на прутиках, – все это навсегда запечатлелось в моей памяти.

После обеда все наконец заснули – разлеглись вокруг костра на ветках. Мне снилась какая-то необыкновенная лесная поляна, на которой уйма ягод крупной сладкой малины. Я горстями ем малину. И не могу наесться. Затем разбегаюсь – перебирая ногами, лечу над лесом с распахнутыми руками, не боясь упасть. И просыпаюсь.

…Уже вечерело, когда она вышла из избёнки. Я лежал с открытыми глазами. Ребята ещё спали, когда она, очухавшись, с виноватым взглядом стала оглядываться вокруг и, заметив нас, никого не узнавая, испуганно и со стыдом пропищала:

– Мне в туалет надо.

Я показал ей рукой на лес.

– Так иди вон туда – дойдёшь? Или боишься? Вот опорки надень…

Я протянул ей смятые опорки, вытащив их из-под головы храпящего Шплинта.

– Дойду. – Она кое-как обулась и поплелась протоптанной тропинкой за могучие еловые стволы.

Проснулся Швед. Прикурил от уголька сигаретку и сел, почёсывая бока.

– Слушай, Ужик, я чего думаю, зависли мы тут. Валить надо. Ты давай замазывай её, и пусть она катится. Вдоль железки дойдёт до станции. А мы через лес – на шоссе. На попутках будем добираться.

– Хорошо. Сейчас вернётся – предложу.

– Да не балуй. Времени нет. – Швед лыбился своей желтозубой прокуренной улыбочкой, намекая на дурное.

– Чего тут баловать? На ней живого места нет. Зелёнки бы хватило.

Она вернулась к домику, со страхом и любопытством стала разглядывать нас.

– Тебя как звать? – спросил Швед.

– Забава.

– Как? Как?

– Забава. Чего ты? Мать с отцом так назвали. Русское имя. Обычное. Женское.

– Ну, короче, Забава, будем сейчас тобой забавляться. Наш Ужик тебя сейчас зелёнкой помажет, и пойдёшь потом до станции сама.

– А в какую сторону? – Она испуганно посмотрела на нас.

– Туда. – Швед показал в сторону станции, откуда пришёл Шплинт. – Станция Кобельки. Тут километров пять пёхом. Дойдёшь. А нам в другую сторону.

Она закивала. Продолжала стоять.

– Ты хоть помнишь, что с тобой было-то?

– Помню, как в поезде с другом водку стали пить. Помню, вытащил он меня в тамбур проветриться. Потом уже всё…

– Куда ехали-то?

– В Москву. Обещал меня в артистки устроить. Я песни пою в кафешках…

– Певица! – после паузы Швед толкнул меня в плечо. – Веди её. А я богатыря нашего разбужу.

Мы вошли в домик. Я аккуратно расставил пузырьки на лавку. Стал снимать с неё одежду. Она не сопротивлялась. Только дрожала от холода.

– Ты, если будет больно, скажи. Я подую.

– Ладно.

Мазал её исцарапанное тело и дул на болячки. Она прикусывала губы, но терпела. Только зажмуривалась, когда я резиновым колечком от пузырька попадал в самые злые места. Закрасить все болячки зелёнки не хватило.

– Может, ты врачом будешь? – лыбился Швед, когда мы вышли после процедуры к ребятам на улицу. – Смотри, какой санитар! Её покрасил. Сам покрасился.

Я тогда ничего не ответил. Чего отвечать, если человек прикалывается. Через полчаса мы разошлись. Мы пошли в лес, где через пару километров должны были выйти на шоссе. Она, жалобно оглянувшись на нас, робким шагом в опорках не по размеру, уходила вдоль насыпи. Больше я с ней не встречался.

Потом, сидя в игротеке после уроков в интернате, в конце фильма про Красную Шапочку по телику, Швед, показывая на уходящих волков прокуренным пальцем, смеялся:

– Во, ребя, мы от Забавы сваливаем!

Прошло много лет. Швед скитается по тюрьмам – вырезает из дерева красивые вещи. Через телефон выкладывает их в «Одноклассниках». Шплинт после армии пошёл в телохранители к одному известному певцу. Оттуда однажды и позвонил мне. Сообщил, что видел Забаву на сцене. Она теперь певица знаменитая – Забава Лихая. Поёт шансон. Автограф ему дала. Красивая баба. Про тот случай вспомнили. Про меня спрашивала. Я пару раз ходил на её концерты. Но вида не подавал. Нас много. А звезда одна.

Я действительно стал врачом. Наркологом. Не болячки мажу, а лечу алкоголиков. Много их нынче в России-матушке, как много в ней и чу́дных названий, которыми полнится язык наш русский. Стало быть, надо было назвать кому-то этот полустанок – Кобельки. Просто так ведь людьми имена не даются…

Лето в этом году выдалось знойное, почти без дождей. От тридцатиградусной жары жухла трава и опадали ранние яблоки в садах. Деревенские и приехавшие из города прятались с утра до вечера в прохладе Москвы-реки с бьющими по её берегам ледяными ключами в ухоженных потаённых местечках.

Семилетний Колюшка томился на крылечке своей деревенской избы с бабушкой Машей. Бабка Маша курила «Беломор» и чистила молодую картошку, крутя необструганной палкой в большой железной кастрюле с мутной от земли и очисток водой.

– Ты, Колюшка, не грусти. Вот приедет мать вечерком с работы – сводит тебя на речку искупаться. А пока сходи-ка на улицу. Собери по дороге яблочек в саду. Поешь. С грушовки вон сколько нападало…

Она вылавливала одной рукой из кастрюли расцарапанные оголенные картофелины, другой снимала тонкую шкурку и бросала их в чугунок с чистой водой.

– Я лучше пойду так погуляю. С ребятами. – Колюшка утёр нос рукавом и выбежал на деревенскую улицу, минуя раскатившиеся по земле краснобокие яблочки.

Тут же ему попался Ганька, соседский мальчишка, который был чуть постарше и сам, без разрешения бегал на речку купаться. Он был мокрый и весёлый. Пришёл домой чего-нибудь погрызть – и снова на реку. Теперь с удочкой на уклейку.

– Колька! У вас лодку украли. Ты бабке своей скажи. Я видел – замок только валяется.

И Ганька юркнул в свою калитку.

Колька вернулся на крылечко и потянул бабку за подол.

– Ба, Ганька говорит, лодку нашу угнали. Можно я пойду погляжу?

– Ах ты, господи! Ну кому ж эта развалюха нужна? Поди, хулиганы какие взяли. Или туристы. На тот берег переправиться. Ты пойди, погляди. По бережку до леса. Если там нет, не ходи дальше. Завтра с дедом Андреем поищем вниз по реке до Васильевского.

Колька побежал на речку с большой радостью. Что лодка? Когда одному разрешили! Он мчался по знойному лугу и уже представлял себе, как сейчас войдёт в речку и умоется волшебной водицей, яркими золотыми огоньками блещущей на солнце.