Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совершенно отличается от авторитарной (гетерономной) совести совесть гуманистическая (автономная). Это не интернализованный голос авторитета, которому мы стремимся угодить и которого боимся ослушаться, а голос нашей собственной личности, выражающий требования жизни и роста. Для гуманистической совести «добро» – все то, что способствует жизни, а «зло» – то, что мешает и уничтожает жизнь. Гуманистическая совесть – это голос нашей сущности, призывающий нас обратно к себе, призывающий нас стать тем, чем мы потенциально являемся[45]. Человек, совесть которого по преимуществу автономна, совершает правильные поступки, не принуждая себя подчиняться голосу интернализованного авторитета, но потому, что получает от этого удовольствие, даже если часто нуждается в практике следования собственным принципам, прежде чем сможет в полной мере наслаждаться своими действиями. Он не выполняет свой долг, подчиняясь авторитету, он – человек ответственный, потому что откликается на мир, частью которого является, как живое, внутренне активное человеческое существо.
Таким образом, когда мы говорим об «этичном» отношении по сравнению с «религиозным», очень много значит, говорим ли мы об исходно авторитарной или гуманистической этике. Авторитарная этика всегда несколько окрашена идолопоклонством. Я действую в соответствии с приказом авторитета, которого почитаю как обладателя абсолютного знания о добре и зле, авторитарная этика по самой своей природе этика отчужденная. Она представляет собой отношение, которое во многом противоречит позиции религиозного человека в смысле, который будет описан ниже. Гуманистическая этика не предполагает отчуждения или идолопоклонства, поэтому она не противоречит религиозным установкам. Впрочем, это не означает, что различия отсутствуют.
Если предположить, что установка, лежащая в основе еврейской традиции, выходит за рамки этики, то встает проблема, каков именно этот религиозный элемент? Простой ответ заключался бы в том, что этот элемент состоит из веры в Бога, в сверхъестественное высшее существо. В соответствии с таким взглядом религиозный человек был бы верующим в Бога и одновременно (как следствие его веры) являлся бы человеком этичным. Такое определение, однако, вызывает множество вопросов. Не основывается ли качество религиозности[46] полностью на мысленной концепции Бога? Следует ли из этого, что дзен-буддист, «праведный среди язычников», не может быть назван религиозным?
Тут перед нами встает центральный вопрос. Являются ли религиозные переживания неизбежно связанными с деистской концепцией? Я думаю, что нет, можно описать религиозное переживание как человеческий опыт, лежащий в основе и являющийся общим для определенных типов как деистической, так и недеистической, адеистической и даже антидеистической концептуализации. Различается концептуализация опыта, а не опытный субстрат, лежащий в основе разных концептуализаций. Такой тип переживаний особенно ясно выражается в христианском, мусульманском, еврейском мистицизме и в дзен-буддизме. Таким образом, если анализировать опыт, а не концептуализацию, то можно говорить и об адеистическом, и о недеистском религиозном опыте.
Остается эпистемологическая трудность. В западных языках нет слова для субстрата религиозного опыта такого типа, за исключением того случая, когда речь идет о деизме. Поэтому употребление слова «религиозный» оказывается двусмысленным и даже «духовный» немногим лучше, поскольку они имеют вводящие в заблуждение коннотации. По этим причинам мне представляется предпочтительным говорить по крайней мере в этой книге об x-переживании[47], как это принято в религиозных и философских системах, таких, как система Спинозы, независимо от того, включают они или нет концепцию Бога.
Психологический анализ x-переживания вышел бы далеко за границы этой книги. Однако чтобы кратко указать по крайней мере на некоторые из главных аспектов этого феномена, следует отметить:
(1). Первый характерный элемент – восприятие жизни как проблемы, как вопроса, который требует ответа. Человек без x-переживаний не испытывает глубокого или по крайней мере осознанного беспокойства по поводу экзистенциальной дихотомии жизни. Жизнь как таковая для него не проблема, его не тревожит потребность в решении. Он – во всяком случае, сознательно – удовлетворен, находя смысл жизни в работе, удовольствиях, власти или славе или даже как этичный человек в поступках, диктуемых совестью. Для него повседневная жизнь имеет смысл, он не испытывает боли от отчуждения от людей и природы, не имеет страстного желания преодолеть это отчуждение и найти возмещение.
(2). Для x-переживания существует определенная иерархия ценностей. Высшие ценности – это оптимальное развитие собственных сил разума, любви, сочувствия, мужества. Все жизненные успехи подчинены этим высочайшим человеческим (или духовным, или x-) ценностям. Такая иерархия ценностей не предполагает аскетизма, не исключает светских удовольствий и радостей, но делает светскую жизнь частью жизни духовной или скорее пронизывает светскую жизнь духовными целями.
(3). С иерархией ценностей связан и другой аспект x-переживания. Для среднего человека, особенно представителя материалистической культуры, жизнь является средством достижения целей, лежащих вне его личности. Этими целями являются удовольствия, деньги, власть, производство и распространение товаров и т. д. Если человек не используется другими для достижения их целей, он использует себя для достижения целей собственных; в обоих случаях он оказывается средством. Для человека с x-переживаниями целью является человек, никогда не оказывающийся средством. Более того, все его отношение к жизни таково, что на каждое событие он откликается с той точки зрения, помогает оно или нет его становлению как более человечного. Чего бы ни касалось дело – искусства или науки, радости или печали, работы или игры, – все, что происходит, есть стимул становиться сильнее и чувствительнее. Этот процесс постоянной внутренней трансформации, превращения в часть мира в процессе жизни есть цель, которой подчинены все другие цели. Человек – не субъект, противостоящий миру, чтобы преобразовать его, он составная часть мира и превращает свое пребывание в мире в повод для постоянной самотрансформации. Таким образом, мир (человек и природа) оказывается не противостоящим ему объектом, а посредником, с помощью которого он открывает собственную реальность и глубже познает реальность мира. Не является он и наименьшей неделимой частицей человеческой субстанции (атомом, индивидом), не является даже декартовским мыслящим субъектом. Он личность, живая и сильная в той мере, в какой перестает держаться за себя и откликается на окружение.
(4). Более конкретно x-отношение может быть описано так: это