— Я всегда говорил, что ты, Аэк, хороший человек. Спасибо тебе.

Аэк махнул на него рукой, обернулся к Ие и впервые с ней заговорил.

— Ну что, пойдем? — спросил он, улыбаясь.

— Куда? — напряженно переспросила она.

— За мной, — ответил Аэк.

Ия неопределенно пожала плечами и сделала шаг вперед.

Они шли по лесной тропинке, все дальше и дальше оставляя за собой стойбище. Тропинка была неширокой, но хорошо протоптанной, и потому идти было легко. Ия спросила:

— Еще далеко?

— Да, — ответил Аэк. — Два дня пути.

— А ночевать мы будем где? В лесу?

— Да. В лесу.

— А если встретится киклоп?

— Киклопы здесь не живут. Они живут на островах и в горах, а это далеко отсюда.

— А если сатиры?

— У меня есть нож. С ножом сатиров можно не бояться.

Ия помолчала несколько минут. Потом неожиданно спросила:

— Ты на меня сердишься?

Аэк остановился, и Ия уткнулась в мешок, висевший у него за спиной. Аэк повернулся к ней, взглянул в глаза и спокойно ответил:

— За что же на тебя сердиться? Ты ни в чем не виновата.

Он слегка обнял ее, потом отстранился и продолжил путь. Ия двинулась следом. Спустя несколько минут она сказала:

— Прости меня. Ты ведь знаешь, что у женщины нет выбора. Женщина подобна ножу, который висит у тебя на поясе. Его можно обменять на все, что захочешь. Ты ушел на охоту, а Пук забрал меня к себе. Мои родители получили выкуп, и я стала его женой. Я говорила им, что ты вернешься и заберешь меня к себе. Но родители сказали, что ты нищеброд. Что ничего у тебя нет, и вся твоя семья такая же, как ты.

— Я знаю об этом, — не оборачиваясь произнес Аэк. — И повторю еще раз: я ни в чем тебя не виню. Хватит об этом. Все закончилось.

Некоторое время они шли молча. Потом Ие надоело молчать, и она спросила:

— Так куда мы идем? Ты перебрался в другое стойбище?

— Нет, — ответил Аэк. — Мы идем к морю. Там нас ждет лодка.

— Мы поплывем по морю? — испугалась Ия.

- Да.

— Ты что?! Ведь по морю могут плавать только боги! Мы обязательно утонем!

— Не утонем.

Ия резко остановилась и закричала:

— Я не поплыву в лодке! Верни меня обратно!

Аэк обернулся и приказал:

— Ты будешь делать то, что я скажу.

— Нет!

Аэк вздохнул и влепил оплеуху. Голова Ии дернулась, глаза наполнились слезами, нос захлюпал, и губы произнесли:

— Ну, что стоишь, веди.

— Ох уж эти женщины, — удивился Аэк.

Он повернулся и пошел по тропе дальше. Ия, шмыгая носом, отправилась за ним.

На ночлег устроились под большим раскидистым буком. Аэк захотел было, чтобы Ия влезла на дерево, но посмотрел на ее живот и решил не заставлять ее карабкаться по ветвям. Он просто расстелил медвежью шкуру на земле, уложил в нее женщину и накрыл оставшейся половиной Пукового приданого. Шкура оказалась дырявой, но большой. Аэк поймал себя на мысли, что испытывает к Пуку благодарность за его жадность. Ему было совсем не жаль наконечника для копья, который он отдал за шкуру. Он знал, что сможет выковать таких наконечников сколько угодно за довольно короткое время. А вот шкура оказалась кстати. Аэк бы никогда не подумал, что женщине понадобится именно это. Но, глядя на уснувшую Ию, он испытывал глубокое чувство удовлетворения от того, что она спит в тепле и безопасности. Безопасность, кстати, зависела только от него, поэтому Аэк сел, прислонился спиной к стволу дерева, взял в руку нож и, прикрыв глаза, погрузился в легкую дрему.

Разбудил его неясный шум, долетавший откуда-то справа. Аэк тихо вскочил на ноги и замер. Ия безмятежно спала. В лесу блуждали багряно-желтые отблески костра и доносились звуки свирели, наигрывающей незатейливый, но щемящий душу мотив. Аэк, еще раз взглянув на спящую Ию, встал на ноги и прокрался к звукам веселья. По мере продвижения к огням шум становился сильней. Аэк раздвинул последние ветви и увидел большую поляну. Там веселились от души.

Вокруг костра плясали обнаженные нимфы. Сатиры стучали копытами и хлопали мохнатыми руками. В центре этого разгульного сборища восседал на камне полупьяный Дионис. Рядом с ним, на том же камне, расположился сатир с бритой рожей. Именно он и играл на свирели. Слева и справа от них, опустив свои лошадиные зады на землю, сидели два кентавра. В руках они держали кожаные фляги с вином и занимались тем, что периодически прикладывались к ним, не забывая при этом подливать в кружку Дионису. Сатир с бритой рожей, делая частые перерывы в игре, тоже хлебал неслабо, и, чем дольше он соседствовал с кентаврами, тем быстрее играла свирель. Прерываясь на несколько секунд для того чтобы сделать хороший глоток, бритый сатир все больше и больше ускорял темп музыки. Наконец, нимфы не выдержали и убежали. Сатиры подошли к кентаврам и принялись прикладываться к флягам по очереди. Бритый, отдохнув минуту, взял свирель в губы и затянул тихую прекрасную мелодию.

Аэк, озябший в ночном осеннем лесу, вдруг понял, что именно этой мелодии он ждал всю свою жизнь. Под звуки свирели хотелось подойти к спящей Ие и, не тревожа ее сон, просто лечь с ней рядом. Хотелось прижаться к ней и, мягко целуя ее в шею, шептать про то, что все невзгоды уже позади и впереди их ждут только светлые и теплые дни.

Он вспомнил, что сатира, который играл на свирели, звали Паном. Молва причисляла его к сыновьям Диониса. Но Прометей говорил, что это неправда, и Аэк верил ему. Хотя, если рассуждать здраво, зачем сатиру бриться?

Титан еще рассказывал, что от гуманоидов козлы не рождаются. А вот от козлов может появиться на свет кто угодно, но так козлом и останется, потому что его папа — козел. Прометей еще что-то там говорил про козлов, но крайне вычурно и непонятно, потому Аэк в свое время просто выбросил из головы его речь. Но запомнил утверждение, что ни один козел не сможет стать гуманоидом, а если ты гуманоид, то это еще не значит, что ты не козел.

Он тихо отпустил ветви, которые сразу же сомкнулись перед его лицом, и начал пятиться назад, но чья-то нетвердая рука вдруг легла ему на плечо. Аэк замер.

Слева завоняло сивухой, и пьяный голос произнес:

— Вот ты мне и попался, орелик сизокрылый.

Аэк повернул голову на запах и увидел перед собой волосатую морду сатира. В отблесках костра было заметно, что на голове у козлоногого создания торчит всего один рог. Аэк догадался, что перед ним стоит, покачиваясь, тот самый сатир, которому он в свое время засветил камнем куда попало. Надо было что-то делать, но Аэк не знал, что именно. Поэтому он просто спросил:

— Ты как, зуб-то себе вставил?

Сатир надавил на плечо человека, развернул его и, глядя в глаза, заявил: