В школе я продолжаю улыбаться, и даже математика не может мне в этом помешать.

– У тебя так хорошо на душе, – говорит Асебен, когда я иду по площадке во время первой перемены. – Я видела, как ты улыбался во весь рот на уроке. Ты был счастлив, даже когда мистер Бигл дал нам проверочную по математике. Это из-за браслета? Да, точно. Сегодня случилось что-нибудь удивительное?

Я трясу головой:

– Это не браслет.

Вид у Асебен такой, словно я потоптался по ее ногам в огромном клоунском башмаке.

– Хм… ну ладно, это все из-за него, да… – смущенно бормочу я. – Наверно, он работает, потому что я и правда очень счастлив.

Я скрещиваю за спиной пальцы: все знают, что если скрестить пальцы, то можно врать сколько захочешь.

– Вот видишь! Я так и знала. – Лицо девочки сияет. – Это просто гениально. – Она задирает мне рукав, чтобы проверить, и смотрит на меня с разочарованным видом: – Да ты все набрехал, Бекет. Браслет все еще на месте, он не свалился, а это значит, ты просто вешал лапшу мне на уши.

Асебен прислоняется к стене. Она сдвинула брови, и те стали похожи на длинного слизня.

– Да быть не может! – Я опять скрещиваю пальцы.

– Браслет не лжет. Если он все еще на тебе, это значит, что ничего необычного не случилось и ты просто говоришь так, чтобы я отстала. Но знай: тебе не отвязаться от браслета. И тебе не отвязаться от меня!

– А почему, как ты думаешь, от этих браслетов случаются всякие штуки?

– На самом деле это даже не из-за самого браслета. Тут дело скорее в бабочке. Ну, так или иначе, я знаю, что тебе необходимы в жизни хорошие новости. Тебе нужно только поверить в силу этого браслета.

Я, вытаращившись, смотрю на резиновый браслет и крошечную бабочку, которая с него свисает. Конечно, я видел бабочек и раньше, но не знал, что они такие особенные создания. Сами подумайте, ведь они получаются из уродливых гусениц.

– Что такого особенного в бабочках? – спрашиваю я.

– Бабочки – это любимые люди, – сообщает мне Асебен. – Они возвращаются, чтобы принести нам удачу.

Мое сердце пропускает удар. Я еще как-то умудряюсь пробормотать, что и так счастлив, без всяких вернувшихся любимых. Я вру: все на свете бы отдал, лишь бы вернуть маму и еще раз сказать ей, что люблю ее. Что угодно – за объятие, улыбку, поцелуй.

– Да нет, не счастлив, – тихо говорит Асебен, словно прочитав это в моем сердце.

Вернувшись домой, я достаю журавликов. Я намерен делать их до тех пор, пока мое желание не исполнится. Неважно, что там Асебен говорила про браслеты, – они не работают.

– Бумажные журавлики гораздо лучше, – шепчу я.

В схватке журавлика с бабочкой первый победил бы без всякого напряга.

И тут я задумываюсь. Я уже сделал четырех птичек; даже если только последняя засчитывается за удачную попытку, это все равно значит, что какая-то часть моего желания уже может исполниться. Пусть даже самая крошечная. Я проверяю телефон: может, Перл написала что-нибудь в ответ?

Неа.

Ну что ж, наверно, журавликов пока недостаточно.

Я делаю еще двадцать штук.

От Перл все еще нет ответа.

На полу комнаты разливается целое бумажное море. Журавлики придали мне уверенности, и я решил, что надо бы немножко подтолкнуть Перл. И потому посылаю ей целую историю из смайликов:

Ничего.

Но я все равно надеюсь на журавликов.

И я все равно еще надеюсь на Перл.

Когда я спускаюсь к ужину, на сердце у меня так тяжело, словно на него наступил слон. Папа спрашивает, почему я такой кислый, а Билли отвечает, что я прокис на солнце, как молоко. Ужасно смешно, обхохотаться просто можно. Папа сообщает, что заказал еду у мистера Вонга, и берет себе клецку. В настоящее время мы питаемся готовыми продуктами. Не поймите меня неправильно: я люблю такую еду, но не каждый же день. Папа говорит, что не может разобраться с духовкой.

– Будете? – предлагает нам папа, глотая следующую клецку.

Я вижу, как она проваливается ему за кадык. Он вытирает жирные пальцы о татуировку; у карпа начинают блестеть чешуйки.

Папа спрашивает, как прошел наш день.

– Я получил золотую звезду, – гордо сообщает Билли. – Учитель спросил: если бы мой папа выиграл две тысячи фунтов в лотерею и отдал мне половину, что бы у меня было?

– И ты сказал, что тысяча фунтов, да? – Папа подхватывает палочками водоросль и бросает ее в рот. С его губ свешиваются темно-зеленые нитки, точь-в-точь ленты на день святого Патрика.

Он медленно всасывает их и жует, пока зубы его не покрываются зелеными пятнами.

– Я сказал, что у меня был бы инфаркт, – отвечает Билли.

Папа кашляет и стучит себя кулаком в грудь. Я уже решаю применить хватку Хеймлиха, но тут папа улыбается и говорит:

– Молодец, Билли.

Папа рад, что Билли осваивается в новой школе.

– А потом я шел домой и заглянул в лужу. Это было даже лучше, чем золотая звезда, – продолжает Билли.

Я просто киваю: Билли вечно возится в грязи, я так к этому привык, что практически не замечаю.

– А еще у меня есть огромный секрет, который я не могу никому рассказать. – Братишка перестает возиться с лишней парой палочек для еды и изо всех сил подмигивает мне.

Билли повторяет, что у него есть секрет, и снова моргает мне. Он так сильно вцепился в палочку, что та сломалась. Мне не нравится направление, которое принял наш разговор. И я знаю, что подмигивание – это тайный знак детективного агентства «ШПИОН». Я размахиваю ногой, и папа внезапно воет, как оборотень. Потом он спрашивает, за что я его так, и я отвечаю, что просто проверял коленный рефлекс. В его возрасте пора уже следить за такими вещами.

– Вы что, не хотите узнать мой секрет? – не сдается Билли, хотя я игнорирую его так усердно, будто на нем плащ-невидимка.

Понимаете, что бы там за тайна ни была у брата, она наверняка связана со «ШПИОНом». Мои внутренности трепещут, как ветряная мельница из бумаги: Билли собирается рассказать папе, как мы принесли Перл письмо в наш старый дом, а теперь посылаем ей смайлики. Если папа узнает об этом, то долго не угомонится. Еще я спрашиваю себя, зачем вообще Билли начал этот разговор, но затем перестаю спрашивать: все, что делает Билли, неизменно покрыто для меня завесой тайны.

Чтобы братишка замолчал, я прошу папу налить мне стакан воды. Папа спрашивает, почему я сам этого не сделаю, и я отвечаю, что перегрелся на солнце. Билли хихикает и несколько раз повторяет: «Перегрелся на солнце». Когда папа отходит к раковине, я шепчу Билли, что нам нельзя рассказывать папе про наше детективное агентство, а то нас ждут большие неприятности. Такие большие, что по сравнению с ними Биг-Бен покажется брелоком для ключей.