Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последнее письмо я получил несколько дней назад; в нем говорилось, что я должен выехать из Лондона 24 декабря в три пятнадцать; так я и поступил.
Машина развернулась и задним ходом подъехала к двери, водитель нажал на клаксон, оповещая о прибытии, и прежде чем я дотянулся до звонка, вышел Тони. Вслед за ним я вступил в большой холл – он казался больше, чем на фотографии; на полу сидела Марджери, делая венки из еловых ветвей и остролиста.
– Будь осторожен, – вместо приветствия предупредила она. – Вокруг минное поле остролиста. Рада тебя видеть, братец!
Чарльз Диккенс, очевидно, проник и в здешние дома.
– Но почему остролист? – спросил я. – Почему еловые ветви? Это все Диккенс?
– Никакой не Диккенс, это идея Тони. Я все тебе расскажу, и ты останешься доволен… Пойдем в зал, выпьем чаю.
Она встала и взяла меня за руку. Еще с тех пор, как мы были детьми, Марджери всегда брала меня за руку, когда хотела, чтобы я что-то сделал для нее или согласился с тем, что она сделала.
– Скажи, чего ты хочешь? – спросил я. – Но сделать это не обещаю.
– Чего я хочу? Да ничего, кроме того, чтобы ты повеселился, – улыбнулась она. – И принял участие в том, что мы запланировали на завтра. Да, ты прав, Диккенс. У нас будет Рождество в стиле Диккенса. Церковь утром и слишком много еды за обедом. Потом мы будем кататься на коньках до темноты и нарядим новогоднюю ель для школьников. Потом игры. Потом снова много-много еды за ужином и, конечно, ты должен меня поцеловать под омелой[13]. И… и Тони где-то раздобыл чашу для рождественского пунша. Знаешь, он непременно хочет опробовать ее. Он и рецепт нашел. А эта чаша – она как ведро.
– Но зачем? В чем смысл? – пожал я плечами. – От такого шумного празднования мы только устанем и объедимся.
– О, вовсе нет. У нашего торжества есть цель. Но прежде я должна показать тебе наш большой зал. – Она открыла дверь и включила свет. – Ну? Разве он не божественен? Я его обожаю! Представь только, в прежние времена, когда джентльмены жили в красивых домах в деревне, а не в Лондоне, в этих коробочках для пилюль, здесь была бальная зала и в ней собирались все окрестные жители. Все-все, жившие поблизости, танцевали здесь. Тебя впечатлили размеры? Семьдесят футов в длину[14], и мы собираемся оставить залу практически пустой. Камин, два кресла перед ним, темный полированный пол и плотные красные шторы на окнах. Те, кто жил очень давно, были бы довольны, если бы снова заглянули сюда. Они всегда танцевали здесь в рождественскую ночь, а те, кому было далеко возвращаться, оставался в доме до утра.
Мне на ум пришла фраза из письма сестры.
– Марджери, это комната, где видели огни? – спросил я.
– Должно быть. Но я, к сожалению, их не застала, – сказала она. – Только те, что от нашей люстры. Но, возможно, если…
Я прервал ее.
– Кажется, я начинаю понимать. Ты хочешь мучить нас всех старомодным Рождеством, дурацкими играми и обжорством, чтобы создать атмосферу. Не отрицай этого. Снаружи снег и мороз, и ты думаешь дополнить картинку обстановкой внутри. Ты хочешь перенестись в прошлое, так? Никогда в жизни не слышал подобной чуши! Тони, – повернулся я к ее мужу, – ты же ученый человек, материалист. Как ты мог поддаться этому?
Тони сел в кресло и устремил на огонь отсутствующий взгляд.
– Именно потому, что я материалист, – сказал он. – Да, именно поэтому.
– О, объяснись, – я вскинул бровь.
– Я совершенно убежден, – сказал он, повернувшись ко мне, – что в этом мире нет ничего, что не имело бы материалистического объяснения. Что бы мы ни услышали, что бы ни увидели или ни почувствовали – все имеет объяснение. Если бы мы только достаточно знали… Попробую раскрыть свою мысль. Предположим, вы с Марджери живете сто лет назад, а я живу здесь и сейчас, окруженный всеми изобретениями современности. Я включаю радио, и вы с Марджери слышите колокола из Лондона. Я указываю на небо, и вы видите стальную птицу – самолет. Или я звоню в лавку и говорю в маленькую черную трубку, чтобы мне немедленно прислали индейку, и ее присылают. Что бы подумали об этом вы, люди, живущие в тысяча восемьсот двадцать седьмом году? Вы бы сказали, что это магия, сверхъестественное. Но нет – это чистая наука, феномен, идеально соответствующий тем законам природы, которые не были открыты в ваше время. Ты это допускаешь?
– Конечно. Но что дальше?
– А вот что. Как ты думаешь, какое открытие можно считать одним из самых великих? Открытие нового измерения! Оно намного больше авиации и рентгеновских лучей. Точно так же, как у вот этой комнаты, коробки или вон той чайной чашки есть длина, ширина и высота, так и у времени есть свое измерение. И я уверен: точно так же, как радио позволяет услышать звуки, источник которых находится за много миль отсюда, скоро будет создан совершенный прибор, который донесет до нас то, что было много лет назад, или же то, что будет через много лет. О нет, мы не станем путешествовать во времени, это представление ошибочно. Мы останемся в настоящем, а прибор донесет до нас то, что происходит в прошлом, точно так же, как радио доносит звуки из почти бесконечного далека. Нам не нужно ехать в Лондон, чтобы услышать перезвон Биг-Бена, – он доносится до нас с помощью радио. Биг-Бен звонит каждую четверть часа, это незыблемо, и создатели радио материализовали этот звон, чтобы он стал доступен слуху тех, кто живет далеко от столицы. Биг-Бен реален для нас, где бы мы ни находились. Так же и с прошлым: оно присутствует здесь постоянно.
Тони замолчал на секунду – совершенно непреднамеренно, а я, всматриваясь в тускло освещенную комнату, вдруг осознал, что мои глаза улавливают какое-то движение. Нет… показалось. Без сомнения, это свет, падающий на отполированные доски пола, создал у меня такое впечатление.
– Есть феномены, которые люди, одаренные воображением, называют игрой
