Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не глупи. Что тут трудного? Это же легко — все равно что конфетку съесть.
— Секс?
— Нет! — Они рассмеялись. — Никакого секса! Ты, конечно, можешь заниматься сексом на стороне. А здесь мама-сан и слышать об этом не хочет.
— Тогда что вы делаете?
— Делаем? Делать ничего не надо. Надо разговаривать с клиентом. Зажигать ему сигарету. Говорить, что он великолепен. Класть лед в его чертов напиток.
— О чем вы говорите?
Они переглянулись и пожали плечами.
— Надо, чтобы он чувствовал себя счастливым, надо, чтобы ты ему понравилась. Заставь его смеяться. Ты ему понравишься без проблем, потому что ты английская девушка.
Я посмотрела на свою тяжелую черную юбку, купленную в сэконд-хэнде. Первоначальная ее обладательница помнила, должно быть, корейскую войну. Черная блузка на пуговицах обошлась мне в 50 пенсов в магазине «Оксфам» на Харроу-роуд, а колготки были толстыми и непрозрачными.
— На.
Я подняла глаза. Светлана протягивала маленькую золотую косметичку. — Что?
— Накрасься. Мы выходим через двадцать минут.
Двойняшки умели вести одновременно два разговора. Они держали телефонную трубку у уха, не выпуская из зубов сигареты. Говорили с будущими посетителями.
— Вы собираетесь прийти сегодня, да? Без вас я буду сабиши[24].
Во время разговора девушки подкрашивали брови, втискивались в блестящие белые брюки, надевали серебряные босоножки на немыслимо высоких каблуках. Я молча на них смотрела. Светлана в бюстгальтере долго стояла перед зеркалом, подняв над головой руки. Придирчиво проверяла гладкость подмышек. Она посоветовала мне надеть что-нибудь золотое, чтобы выглядеть поярче.
— Тебе нужно выглядеть утонченной. Хочешь, дам поносить свой пояс? У меня золотой пояс. Черный и золотой — хорошее сочетание!
— Я буду глупо выглядеть.
— Тогда возьми серебряный, — сказала Ирина.
Я старалась на нее не смотреть. Она сняла лифчик и стояла топлесс возле окна. Длинными ногтями она подцепила рулон изоленты и отрывала зубами полоски.
— Ты носишь черное, а потому выглядишь, как вдова.
— Я всегда ношу черное.
— Что? Ты носишь по ком-то траур?
— Нет, — возмутилась я. — Что за глупости! Мне не по ком носить траур.
Какое-то мгновение она молча на меня смотрела.
— Хорошо, если это так тебе нравится. Только в клуб ты идешь не для того, чтобы мужчины плакали.
Она взяла в рот конец ленты, соединила груди плотно, как только могла, подвела под них ленту из-под левой подмышки к правой и в обратную сторону. Когда отпустила ленту, грудь, удобно устроившись на полке из изоленты, сохранила форму, которую ей придала Ирина. Затем надела блузу, открывающую плечи, разгладила ее и проверила форму под прозрачной тканью. Я закусила губу: страшно хотелось набраться смелости и попросить еще одну сигарету.
Светлана закончила макияж. Губы ее были очерчены темным карандашом. Она встала на колени, порылась в ящике и вытащила степлер.
— Подойди ко мне, — сказала она и поманила меня пальцем. — Подойди.
— Нет.
— Да. Подойди.
Она придвинулась ко мне на коленях. Схватила подол моей юбки, подогнула и щелкнула степлером, прикрепив край юбки к подкладке.
— Не надо, — сказала я отводя ее руку. — Не надо.
— Что такое? У тебя сексуальные ноги, их надо показывать. Стой смирно.
— Ну пожалуйста.
— Может, тебе работа не нужна?
Я закрыла лицо руками, мои глаза так и метались под пальцами. Светлана двигалась вокруг меня, щелкая степлером, а я глубоко вздыхала. По движению воздуха я чувствовала, что она обнажила мои колени. Я с ужасом представляла, как выглядят мои ноги. Что подумают люди, если увидят меня сейчас?!
— Не надо…
— Тсс! — Светлана положила руки мне на плечи. — Не мешай работать.
Я закрыла глаза и задышала через нос. Ирина пыталась обвести контур моих губ. Я подпрыгнула.
— Пожалуйста, не надо…
Ирина отступила на шаг и изумленно воскликнула.
— Что? Не хочешь сексуально выглядеть?
Я схватила кусок ткани и стерла помаду. Задрожала.
— Я выгляжу ужасно. Ужасно!
— Там будут только японцы, старые, узкоглазые. Они не станут к тебе притрагиваться.
— Вы не понимаете. Светлана вскинула бровь.
— Мы не понимаем? Слышишь, Ирина, мы не понимаем.
— Нет, — твердо сказала я. — Вы действительно не понимаете.
Можно ничего не знать о сексе, но тем не менее хотеть его. Так считают пчелы и птицы. Я была самым плохим сочетанием, которое можно представить: невежественная в практическом смысле и в то же время завороженная. Неудивительно, что я попала в беду.
Сначала врачи пытались выбить из меня подтверждение в изнасиловании. Не может же тринадцатилетняя девочка позволить пяти подросткам так с ней поступить. Что же это, как не изнасилование? Если, конечно, она не сумасшедшая. Я слушала их речи и дремотно удивлялась. Почему они так на это смотрят? Разве в этом есть что-то дурное? Я спасла бы себя от множества проблем, если бы согласилась с ними и сказала, что и в самом деле произошло изнасилование. Тогда, возможно, они прекратили бы разговоры о том, что мое сексуальное поведение является свидетельством того, что со мной что-то неладно. Но тогда бы я солгала. Я позволила им сделать это со мной. Я хотела этого, возможно, даже больше, чем сами мальчики. Это я позвала их в микроавтобус, припаркованный на деревенской улице.
Был один из тех туманных летних вечеров, когда небо остается интенсивно голубым на западе и ты можешь представить себе удивительные языческие танцы на линии горизонта, когда солнце уже зашло. Выросла молодая трава, дул легких ветерок, в отдалении слышался шум транспорта. Когда они остановили микроавтобус, я посмотрела в долину и увидела призрачные белые пятна Стоунхенджа[25].
В микроавтобусе было старое клетчатое одеяло, пахнувшее травой и машинным маслом. Сняв всю одежду, я легла на него и раздвинула ноги. Они были белыми, даже в то жаркое лето. Подростки заходили в микроавтобус по одному и делали свое дело, отчего машина скрипела на ржавых осях. Заговорил со мной четвертый мальчик. У него были светлые волосы, прекрасное лицо и пробивающаяся щетина. Он закрыл за собой дверь микроавтобуса. Стало темно, и другие мальчики, сидевшие на обочине и курившие, нас не видели.