Панама вошёл в свою подворотню. У них во дворе был маленький садик и песочница, в которой по утрам копошились малыши, а вечером собирались взрослые мальчишки, громыхали на гитаре, пока их дворничиха не прогоняла. Сейчас темно и холодно, и в садике никого нет. Нет, есть! Посмотрите, кто-то идёт навстречу Панаме. Да это же Маша Уголькова!

— Здравствуй, Игорь!

— Привет. Ты чего?

— Яничего. Игорь, ты не бойся. Вот держи… — И она суёт в руки Панаме узелок, из которого сыплются какие-то монеты, звякнув, катится по дорожке блестящее колечко.

— Машка, ты что, сдурела? Зачем мне это?

— Бери, бери! Теперь они не будут тебя обижать!

— Кто? — совсем сбивается с толку Панама.

— Бандиты! — шепчет Маша.

— Какие бандиты?

Панама только обалдело смотрит на неё.

— Игорь, я сегодня смотрела на тебя на физкультуре, когда мы в ручеёк играли, ты же весь в синяках. У тебя прямо рубцы на теле. Я читала, одного мальчика так басмачи пытали — били его проводами. Игорь, ты им, наверное, задолжал? Скажи, да? Угадала ведь? Вот мои деньги и колечко, — приговаривает Маша, ползая по песку и собирая рассыпавшееся богатство. — А ещё можно у бабушки попросить — она даст, и ты расплатись с ними. Игорёк, ты ничего не бойся! Они тебя вовлекли и запутали. Тебя дома нет, из школы ты прямо бегом бежишь… Я давно хотела с тобой поговорить, да за тобой разве угонишься! А сегодня как посмотрела на тебя… Нет, думаю, хоть до утра сидеть буду, а дождусь, не могу я, когда человек на глазах пропадает.

— Ты что, — сказал Панама, — чернил выпила? Вот девчонки, начитаются всякой дряни, телевизора насмотрятся и выдумывают! — Его прямо душило возмущение. И тут он услышал странный звук.

— И-и-и… — тоненько так, жалобно. А это Маша плачет.

— Да не реви ты!

Но Маша только руками замахала. Встала и пошла, только плечи дёргаются да помпон на шапочке дрожит.

— Стой, Маш, да не реви ты! Ну подожди. Ну, Маша!

— И… и… — и всхлипывает.

— Ну, послушай, только я тебя очень прошу, никому пока не говори!

Всхлипывания стали потише.

— Я занимаюсь в школе верховой езды. — Панама сам удивился, как это торжественно прозвучало.

— Не хочешь правду сказать, — сквозь слёзы проговорила Маша.

— Нет, честное-пречестное! Бориса Степаныча спроси, он тоже там занимается. Он меня и устроил.

— И ты учишься кататься верхом? — выдохнула Маша.

— Не кататься, а ездить, — солидно поправил Панама. — Катаются верхом на палочке.

— Игорь! Какой ты смелый! Я бы никогда не смогла к лошади близко подойти! Я даже мышей боюсь.

— Чего там, — ответил Панама, но потом ему стало неловко. — Вообще-то я тоже мышей боюсь.

— Всё равно, всё равно ты очень смелый! Игорёк, а можно мне когда-нибудь посмотреть, как ты катаешься там?

— Езжу, — поправил Панама. — А чего ж нельзя! Можно. Вот будут соревнования, и приходи, я тебе билет достану, с ребятами познакомлю.

— А на тренировку нельзя?

Панама представил, как Маша, в своём чистеньком платьице, смотрит, как они, потные, грязные, злые, крутятся в пыли манежа, как хлопает бич и слышатся такие слова, которые лучше вообще никогда не слышать.

— На тренировку неинтересно, — сказал он. — Вот скоро конкур будет — приходи. Борис Степанович выступать будет.

— А что это — конкур?

— Конкур — это препятствия ставят и нужно их перепрыгнуть в определённом порядке. Высота метр тридцать.

— А если перепутаешь? — испуганно спросила Маша.

— Снимут с соревнований. Вон на Олимпийских играх всадник перепутал, и золото тю-тю! Но паркур обычно один и тот же.

— А что такое паркур?

— А это препятствия и есть…

Домой Панама пришёл поздно.

— Почему так поздно? — сказала мама. Ты ведь знаешь, и так за тебя волнуюсь, на этот твой манеж провожаю тебя, как на фронт.

— Да я около дома погулял немного, — уминая ужин, ответил Панама.

Когда он залез под одеяло, спать почему-то совсем не хотелось. «А всё-таки Маша — хороший человек, — думал он. — Я даже не боюсь, что она кому-нибудь разболтает. А было бы лучше, если бы это была не Маша, а Юля»

— Папа!

— Ну, — откликнулся сонным голосом отец.

— Я, оказывается, не выношу женских слёз…

— Это у тебя наследственное… Спи, — ответил отец.

Кавалетти — это тренировка перед прыжками. Лошадь просто перешагивает через жерди, одним концом лежащие на земле, а всадник в это время, опустив повод, ведёт себя так, словно это прыжок.

— Да! — говорит Бычун. — В первой группе давно уже вон какие барьеры прыгают, а мы все перешагиваем.

Наступила зима, теперь белые звёздочки падают на спины коням, когда их ведут в конюшню через двор. Панама чувствует, как сильно изменилось его тело, он словно бы подсох. Натянулись и стали каменными мышцы живота, окрепли ноги — хоть сто приседаний подряд делай. Теперь уже он не болтается в седле, а сидит прочно, уверенно. Экономно расходует силы и коня не затрудняет. А поседлает лошадь теперь хоть с закрытыми глазами за полторы минуты.

— Равняйсь, смирно! Тема занятия: преодоление препятствий. Высота барьера — тридцать сантиметров. Садись! Размять лошадей.

«Ну вот, — думает Панама, разъезжая по манежу: вольт-поворот налево, вольт-поворот направо, шагом, рысью. — Ну вот, сегодня самое интересное начинается. Сегодня будем прыгать».

Денис Платонович рывком поднимается в седло. Резко набирает повод. Рысью, рысью, поднял в галоп.

— Посыл! — вскрикивает он, и конь перелетает жёрдочку. — Ясно? Повторяю! Теперь попробуем сами. Пономарёв, пошёл! Посыл!

Лошадь вдруг проваливается вниз, и седло больно ударяет Панаму.

— Отстал! Огладить лошадь. Повторить. Пошёл… Посыл! Поторопился. Огладить коня, повторить.

Второй, третий, седьмой раз… Панама уже всё понял, а вот сделать не может.

— Пономарёв, не горячись! Спокойнее! Коня нервируешь. Повтори.

— Денис Платоныч, — говорит Панама, — помогите шамбарьером, Я никак момент поймать не могу.

Что-то дрогнуло в лице старика.

— Хорошо, — говорит он, — только не горячись.

Длинный бич змеится по песку.

— Вперёд! Посыл! — Короткий удар по голенищу Панаминого сапога.