Староста громким голосом объявил:

– Добро пожаловать домой, Сабуро, наш герой!

Я покраснел от этих слов. Я не мог и мечтать, что нечто подобное когда-нибудь произойдет. Запинаясь от волнения, я попытался объяснить старосте, что я вовсе не герой, а всего лишь летчик, сбивший один русский истребитель.

– Ну-ну, – прервал он меня, – будет тебе отнекиваться. Скромность украшает человека, но нам известно, что ты получил от императора серебряные часы за успехи в летной школе и тебя считают одним из самых многообещающих летчиков нашей страны!

Я не мог вымолвить ни слова. В памяти всплыли события пятилетней давности, когда я – позор своей семьи и деревни – плелся по этой же дороге, а мои друзья и знакомые от стыда отводили глаза. Знали бы все эти люди, каким беспомощным я оказался в кабине своего самолета в первом бою. Или как капитан онемел от ярости из-за моего поведения. А теперь… все это! Чувства переполняли меня.

Вскоре в небольшом дворе нашего дома началось нечто вроде торжественного приема. Было вдоволь еды и много рисовой водки. Я все еще был смущен и обескуражен столь неожиданным приемом, но мать, отведя меня в сторону, прошептала:

– Они все были так добры к нам, всю эту еду они принесли сюда, чтобы отметить твой приезд домой! Не хмурься и не грусти, отблагодари всех своим достойным поведением.

Все присутствующие приставали ко мне с расспросами о случившемся в Китае и наперебой требовали от меня подробностей о схватке с русским истребителем и атаке строя русских бомбардировщиков. Странно было слышать, как эти пожилые и весьма уважаемые люди выражали свое восхищение тем, что я сделал. Но самым восхитительным было видеть сияющие глаза моей матери, переполняемой гордостью за своего сына. Остальные члены семьи, мои нарядно одетые братья и сестры, сидели и счастливо улыбались, наблюдая за происходящим. Времени на разговор с матерью у меня почти не осталось, праздник продлился до поздней ночи.

После ухода гостей я вскоре с горечью осознал, что моя семья страдает от нищеты точно так же, как и до моего отъезда на службу во флоте. Мать постаралась утешить меня, заверив, что вся деревня помогала ей, а людей добрее наших соседей не сыскать в целом свете.

Находясь в Китае, я отсылал большую часть своего жалованья домой. Там мне деньги были почти не нужны. Я никогда не пил и тем более не развлекался с женщинами. И то и другое считалось пороком для боевого летчика, а я не хотел слышать никакой критики в свой адрес.

– Сабуро, – заявила мне мать, – мы благодарны тебе за то, что ты помогал нам, присылая большую часть заработанных тобой денег. Но теперь я хочу, чтобы ты перестал это делать. Тебе они самому понадобятся. Пришло время подумать о себе и начать откладывать деньги на свадьбу.

Я с жаром запротестовал. Мне удалось скопить изрядную сумму, и женитьба в ближайшие годы не входила в мои планы. Я вдруг вспомнил о Фудзико, с которой ежедневно переписывался. И тут мне пришло в голову, что если бы вместо ухода добровольцем на флот, где я стал летчиком, я остался бы в своей деревне, то занимаемое семьей Фудзико положение не позволило бы ей даже говорить со мной!

По возвращении в Омуру мне было снова позволено летать, и я приступил к интенсивным тренировочным полетам, чтобы вернуть себе навыки управления истребителем. В начале января 1940 года на доске объявлений я обнаружил свое имя в приказе, уведомлявшем, что меня вместе с несколькими другими летчиками отобрали для выполнения назначенного на 11 февраля, в День независимости нашей страны, показательного полета над крупным промышленным центром Осакой.

Я поспешил письмом сообщить об этом полете Фудзико. В своем ответном послании она спрашивала, где мы остановимся в Осаке, поскольку «мои родители и я хотели бы встретиться с вами в Осаке в этот день». Приезд семьи! Мне действительно оказывали огромную честь, ибо поездка из Токусимы в Осаку занимала целый день.

Мы легко справились с показательным полетом. С высоты Япония, с ее ухоженными садами, парками и четкими квадратами рисовых полей, выглядела очень красивой. Пролетая парадным строем, я видел образованное рядами стоящих школьников слово «Банзай!». Днем, после завершения полета, мы поселились в отведенных для нас номерах одной из гостиниц Осаки.

Едва я успел побриться и переодеться в парадную форму, как один из летчиков промчался через фойе и заорал: «Сакаи! Поторопись! Твоя невеста ждет тебя внизу!» Все расхохотались и зааплодировали, а я покраснел и поспешил уйти.

Фудзико Ниори выглядела потрясающе. Я остановился на лестнице и, затаив дыхание, смотрел на нее. На ней было красивое кимоно, она вместе с родителями ждала меня на галерее. Не в состоянии отвести от нее глаз, я что-то пробормотал и поклонился.

Вечером семья Ниори пригласила меня на ужин в один из фешенебельных ресторанов в центре Осаки. Мне еще не приходилось бывать в таких ресторанах.

Родители Фудзико очень любезно обходились со мной и изо всех сил старались не доставлять мне неудобств. Но я не мог отделаться от смущения, ибо нам всем было ясно, что они присматриваются ко мне, как к потенциальному жениху для своей дочери. Еще больше я терзался от того, что семья Ниори принадлежала к числу самых знатных в Японии и вела свое происхождение от знаменитого клана самураев, а отец Фудзико добился звания профессора колледжа. За ужином я отказался от рисовой водки, предложенной мне господином Ниори. Он улыбался и продолжал предлагать мне выпить, пока я не сообщил ему, что мне как военному летчику пить не положено. Мой ответ явно понравился всей семье.

Вечер пролетел незаметно, прощаясь в гостинице, мы знали, что расстаемся надолго. Но без слов было понятно, что в качестве поклонника Фудзико моя кандидатура получила одобрение.

Вернувшись в Омуру, я возобновил свои длившиеся с рассвета до заката тренировочные полеты. Минула весна, пришло и пролетело лето. Я оставался в Омуре, томясь своей вынужденной задержкой на учебном аэродроме. От полного уныния меня спасали не перестававшие приходить от Фудзико письма, тут я был полон надежд.

Но бездействие угнетало меня все сильнее. Я получал письма от своих продолжавших летать в Китае друзей, расписывающих самыми яркими красками совершаемые ими чуть ли не каждую неделю подвиги в воздухе. Теперь почти все они стали настоящими асами, которых, благодаря их безраздельному господству в воздухе, противник стал бояться. Наконец, пришла хорошая новость с приказом о моем переводе на военно-воздушную базу в Гаосюне на острове Тайвань. Прошел год после моего возвращения из Китая, и мне не терпелось заняться настоящим делом. К этому времени Гаосюн стал главной авиабазой за пределами Японии, и перевод туда сулил боевые задания в самом скором времени.

Перед отъездом я купил себе то, о чем мечтал многие годы, – фотоаппарат «Лейка», считавшийся тогда лучшим в мире. Большинство людей, пожалуй, вряд ли сочтут покупку фотоаппарата столь уж необходимым приобретением, ибо мне пришлось выложить за него чуть ли не все свои сбережения. Но для меня «лейка» была настоящей драгоценностью. Я собирался особым образом использовать именно этот тип камеры: наши истребители, в отличие от американских, не были оборудованы автоматическими фотокамерами, а «лейка» прекрасно подходила для аэрофотосъемки из кабины.