Имя любовнице Джек дал сам, вспомнив его из книги, которую когда-то читал – Цирцея. Свеженареченная девушка, услышав красивое слово, улыбнулась и поцелуем выразила согласие. Ее настоящего имени парень не знал по трем причинам: та родилась немой, рано, как и он, стала сиротой и ко всему – была безграмотной. Да и позже не пытался узнать – ни у кого не спрашивал, дабы не муссировать слухи о каких-либо личных связях в городе, не связанных с деятельностью банды. Тем более она не брала с него деньги, а значит, не страдал и «общий котел», за которым следил ворчливый Кубышка Стью – член шайки, стерегший каждый цент, как дракон в пещере.

Однажды Джек предложил Цирцее серебряный североамериканский доллар – отказала и отпрянула прочь, будто на его ладони лежала не редкая антикварная монета, а свернувшаяся кольцами ядовитая змея. К чему затевать дальнейший сыр-бор, если проститутка сама соглашалась бесплатно переспать с пятнадцатилетним мальчишкой, умеющим держать фасон и умно говорить? Да и Джек был рад тому, что Цирцея общалась с ним не глупыми словами и шустрым трахом, как другие его подружки из трущоб побережья, а одаривала любовью, окутывающей как душный вечер. Все, что он знал раньше, было лишь подобием любви, жалкими крохами. И разница в возрасте его не смущала, скорее – наоборот.

Еще Цирцея умела заливисто и заразительно смеяться. А Джек, не в силах сдержаться, подхватывал и вторил ей, испытывая при этом смешанные чувства, которым не находил пояснения. И всегда удивлялся этой особенности немой девушки. Она смеялась. И мир менялся. Девушка околдовывала парня. И он понять не мог, как она могла заниматься проституцией, что привело ее в такую дыру, как Южный Читтерлингс. Она была создана для иной любви, в ее глазах он часто видел выражение подавленного жизнелюбия, рвущееся из своих оков. Джек пленился ею. А когда это понял, то твердо решил: «Хватит дурью мучиться! Я кто: мужчина или баба? Слабость настоящему мужчине не нужна, иначе сразу пойдешь ко дну».

Джек попытался обозлиться на Цирцею, посещать ее реже, но не смог, не выдержал, так как знал: она постоянно ждала его, готовая в самую темную ночь зажечь на небе звезды их любви. Факт оставался фактом: мысли о ней всплывали из подсознания все чаще и чаще, принося трепетное вожделение. Она была близко, но будто на краю света. И ответы на все вопросы-ловушки рождались сами. «Поскользнулся на песке», как говорили члены его шайки.

Дикий Джек спал. Грудь дышала ровно. Ему снилась Цирцея. Пес ворчал в дреме. А дождь исполнял барабанное соло на отливе и дрожащих от ветра стеклах оконных рам, за которыми лежали туман и море.

* * *

Проныра часто проводил ночи на чердаке. Смотровое окно открывало вид на бездонное небо и пустынное море, отражавшее, подобно зеркалу, каждую звезду. Он подолгу сидел в кресле, закинув руки за голову, и глядел на плывущие небесные корабли – на желтую луну, на звезды без числа, – чувствуя их далекую тайну и близость, словно те своим сиянием пытались поведать некий секрет, предназначавшийся только ему. А по утрам, с первыми лучами солнца он всматривался в горизонт, словно ища что-то.

Голос ветра обычно звучал тихо, глухо и ровно, но этой ночью он гулко стонал, начиная распевать задорные куплеты надвигающейся бури. Его порывы крепчали с каждой секундой, а редкие звезды выныривали из-под клубящихся черно-свинцовых туч, то и дело скрывавших луну.

Дождь клонил Проныру в сон, заставляя веки слипаться. В желудке ворочалась какая-то дурнота. А в голове теснились десятки путаных вопросов.

– Джин будешь? – раздался голос у него за спиной. – Давай махнем по маленькой, братишка. Вчера мы урвали недурной куш. Это не то, что срезать сумочку на улице у какой-нибудь зазевавшейся дамочки.

– Да, недурно, но нас едва не зажопили копы, – пробормотал Проныра.

– Везуха сработала! У любого вора один ангел-хранитель – это его везение. За это, брат, и надо выпить!

Проныра обернулся и посмотрел в угол, слабо освещенный керосиновой лампой, где его напарник Штопор ловко вскрывал лезвием перочинного ножа банку с консервированной крольчатиной в соусе кэрри. Рядом, на стопке перевернутых ящиков, стояла початая бутылка «Черного Галеона» и стаканы, а на газете лежали ломтики жареной рыбы и свежего хлеба. Рыжий кот, недавно подобранный на улице, уже хрустел рыбьими костями на полу.

Проныра промолчал, мысленно обыгрывая дальнейшую судьбу кота, помеси перса и, наверное, старой швабры: «Рыжему долго здесь не прожить. Если надумает покинуть дом в поисках теплого тела кошки, то через день-два найдем его обглоданные кости. Не зря ведь эти трущобы прозвали Крысиными Пустошами. Возможно, это его последний ужин…»

– Эй, ты там не умер?.. – поинтересовался Штопор, низкий, тощий пацан с желтоватой кожей и плоскими чертами лица.

Проныра продолжал безучастно смотреть в окно и размышлять.

Да, вчера они со Штопором провернули неплохое дельце. Правда, едва не столкнулись нос к носу с полицейским патрулем, будучи уже на выходе из города. Им крупно повезло, что где-то в таверне завязалась драка, а дежурный офицер вызвал копов по рации, иначе бы ребятам пришлось срочно избавляться от украденных вещей и улепетывать со всех ног.

Обычно же дело происходило так. Имея внешность упитанного мальчика из благополучной семьи и выглядя моложе своих лет, Проныра, одетый в хорошую, но уже не очень свежую одежду, подходил к ранее намеченным дверям сердобольных горожанок. Размазывая ладонью по лицу притворные слезы, просился на ночлег. Якобы он приезжий и потерял родителей в незнакомом городе, но уже так поздно, что некуда деться, а завтра он собирается обратиться в полицию. Так он и делал: утром уходил, не забыв вежливо поблагодарить за гостеприимство, но ни в какую полицию и не намеревался идти. За углом уже ожидал подельник, внимательно ловивший каждое слово наводчика: о расположении комнат, о том, где хранятся ценности, и прочее-прочее.

А следующей ночью, почти под утро, когда городские гуляки расходились по домам и улицы становились безлюдны, из темноты проулка появлялись две тени. Та, что поменьше и похудее, карабкалась, как шимпанзе, по водосточной трубе и, как призрак, пробиралась в дом через окно. Второй грабитель, низкий и толстый, стоял на стреме, готовый подать сигнал сообщнику условным свистом в случае опасности, ловил сбрасываемые сверху вещи и продукты и складывал их в сумки.

Обчистив жильцов, воры исчезали так быстро, словно им в спину дул самый быстрый ветер – норд-ост. И вскоре огоньки города таяли в воздушно-водяной взвеси[18], разделявшей Читтерлингс на две части – Верхний и Нижний секторы. Парни спускались в этот странный туман и уже не спеша направлялись к своему пристанищу. Им уже было почти по четырнадцать, а не каких-нибудь там сопливых девять, и чувствовали они себя настоящими мужчинами.