Раздраженный, он отвернулся от инструмента и вновь взял бокал. Да он, пожалуй, никогда и не играл для нее. Хьюго быстро осушил бокал и снова наполнил его.

Его любовь к жене Стивена была тайной, которую он хранил от всех, кроме самой Элизабет; тайной, которую влюбленный до безумия юноша лелеял и которая, в свою очередь, питала его те два года, что он знал Элизабет. Их трепетная, чистая любовь никогда не достигла своей высшей точки — физической близости, поскольку это было просто немыслимо для Элизабет. Но, несмотря на истощавшую его страсть, он наслаждался возвышенностью своего отношения к ней. Это чувство давало ему силы жить дальше, поднимая над бездной порока, в которую он попал.

Он помнил свою первую встречу с ней, как будто это было вчера. Она едва ли вымолвила пару слов тогда, но его ежеминутно стала преследовать ее хрупкая красота, повсюду мерещились ее голубые глаза. Его одолевало стремление служить ей, хотелось избавить ее от того, что делало ее столь несчастной, превратилось в навязчивый кошмар.

Он увидел ее впервые почти сразу после вступления в Конгрегацию Эдема. Так они называли свое Общество. Их встречи проводились в поместье Грэшемов, в Шиптоне. Конгрегация была основана Стивеном и еще парой его приятелей, а с помощью его сына, Джаспера, она быстро пополнилась молодыми аристократами из Лондона, которым наскучили бесконечные рутинные удовольствия и которые искали новых, более острых ощущений.

Хьюго тогда вслед за матерью потерял отца и чувствовал себя очень одиноким. Поэтому Грэшемам не составило особого труда вовлечь его в свой круг. Тем более что всего семь миль отделяли Денхолм от Шиптона, и он был знаком с ними всю свою жизнь.

Он с радостью откликнулся на попытки Джаспера подружиться с ним вскоре после смерти отца и стал относиться к нему, почти как к старшему брату. А Стивен… Конечно, он не заменил ему отца, но внимание этого искушенного и умудренного опытом человека, видного члена Общества, льстило его юности и неопытности.

Члены Конгрегации, которыми руководил Стивен, не признавали никаких запретов, не боялись рисковать ничем: ни деньгами, ни близкими им людьми, ни даже своей жизнью. Они часто пользовались средствами, которые действовали на рассудок и которые легко могли переносить их в чудный мир грез или в бездну щемящего ужаса. Порой это сводило кое-кого из них с ума. Они вели игру со ставками, которые быстро истощали состояния средних размеров, доводя разорившихся до отчаяния. В их оргиях участвовали и женщины. Сначала Хьюго полагал, что женщины, приходившие с ними в часовню, делали это по своей воле. Некоторые из них были даже дамами из общества и, по его мнению, столь же стремились к плотским утехам, как и любой мужчина. Но вскоре он понял, что не все они шли на это добровольно: Стивен не гнушался прибегать к шантажу. Конечно, были среди них и проститутки. За один лишь вечер, проведенный с членами Общества, им платили больше, чем за целый месяц на улице. Не задумываясь над тем, во что он превратил свою жизнь, Хьюго из ночи в ночь предавался пороку в компании новых друзей, и казалось, этому не будет конца. Но однажды Стивен привел в подземную часовню Элизабет….

Высокие часы в библиотеке пробили два часа. Вой собаки стал просто нестерпимым. Хьюго выругался и сделал большой глоток из бокала. Почему-то этой ночью бренди его никак не брало. Забытье не приходило, и болезненные воспоминания снова мучили его. Может быть, в этом не было ничего удивительного, ведь в его доме находилась дочь Элизабет. Да к тому же эта чертова дворняга никак не угомонится.

Он снова сел за фортепьяно, пытаясь заглушить печальный вой музыкой. Внезапно какие-то звуки привлекли его внимание. Как будто кто-то прошел по холлу. Он пожал плечами. Видно, ему почудилось. Что он мог услышать при таком шуме?

Но вой пса внезапно прекратился. В наступившей тишине он смог уловить только легкое подрагивание оконных створок от ночного ветерка.

Хьюго вышел в холл. Дверь во внутренний двор была открыта. Ему пришло в голову, что Хлоя намеревалась тайно перевести собаку наверх.

Он открыл дверь. Небо было безоблачным, и летняя ночь была светла — яркие звезды освещали пустынный двор. Он решил подождать Хлою в холле. Если он ее и напугает, то виновата будет она сама. Однако прошло пятнадцать минут, но ни его подопечная, ни ее собака так и не появились. В конюшне было тихо.

Тогда Хьюго зажег висячий фонарь, вышел во двор и направился к конюшне, где пребывал в заключении несчастный Данте. Солома, разбросанная повсюду, заглушала его шаги, совершенно бесшумно он подошел к двери и открыл задвижку.

В конюшне было темно, он поднял фонарь повыше. Золотистые лучи осветили угол открытого стойла. На соломе, прижавшись к собаке, свернулась калачиком маленькая фигурка в белом. Хлоя обнимала собаку одной рукой, а голову пристроила на ее боку.

— Что за черт! — пробормотал Хьюго в приступе раздражительности.

Она спала как убитая. Данте умиротворенно взглянул на вошедшего и забил хвостом по полу, приветствуя его. Он явно не знал, по чьему распоряжению так страдает.

Хьюго поставил лампу и наклонился над Хлоей.

— Просыпайся, — сказал он, тряся ее за плечо. — Какого черта ты тут делаешь?

Хлоя проснулась, часто моргая от растерянности.

— Что? Что такое? А, вспомнила. — Она села. — Раз вы не пускаете Данте в дом, мне самой пришлось прийти к нему. Ведь не могла же я допустить, чтобы он так выл.

— Никогда не слышал подобной чепухи, — сказал он. — Немедленно отправляйся в постель.

— Без Данте не пойду, — заявила девушка без обиняков. — Я глаз не сомкнула, это просто невозможно, когда он воет. Не представляю, как вообще кто-то может спать. И, знаете, я так устала, что лучше уж буду спать здесь.

— Ты не будешь спать на конюшне, — решительно сказал он, наклонившись над ней.

Хлоя пристально посмотрела на него, как бы оценивая силу его решимости и сравнивая ее со своей. Он явно предостерегал ее, намекая, что не стоит ему перечить, но на этот раз козырная карта была у нее.

— Спокойной ночи, — ответила она с ласковой улыбкой и снова легла на солому.

— Ах ты маленькое упрямое отродье! — вне себя от гнева, он нагнулся, обхватил ее за талию и поднял вверх. В то же мгновение он ощутил нежность ее кожи под тонкой тканью ночной рубашки. Аромат ее волос и тела так ударили ему в голову, как никогда не ударяло бренди. Он замешкался, пытаясь обуздать охватившее его возбуждение, и тут Данте вскочил, свирепо зарычал и вонзил зубы в ногу Хьюго. Хьюго вскрикнул, отскакивая назад, и Хлоя выскользнула из его рук.

— Фу! — Односложная команда Хлои, произнесенная тихим голосом, подействовала немедленно.

Данте разжал зубы, однако все еще продолжал рычать и скалиться, не сводя глаз с Хьюго.

— Черт побери! — выругался Хьюго, нагибаясь, чтобы осмотреть кровоточащую рану.

— Ох, Боже мой, я не думала, что он укусит вас. — Хлоя присела. — Я знала, что он защитит меня, но… — Она склонилась над раной. — Она глубокая!