* * *

В тот день он узнал всё, что занимало его всю жизнь. Теперь он знал, почему небо голубое, почему трава зелёная и почему глубокий рыхлый снег предохраняет озимые хлеба от вымерзания. На небе над платформой Ольгино улетали с севера на юг птичьи стаи, одна за другой. Он смотрел на них, запрокинув голову, и видел, что порядок лёта птиц складывается в буквы и слова. Наконец птицы над головой отчётливо сложились в слово «мудак» и полетели дальше.

Попроси дождь наполнить вёдра водой, и не нужен колодец. Вода из колодца ушла, пересохли пласты подземной реки, вода ушла глубже теперь пустого подземного озера. Рой землю — под более глубоким пластом тебя ждёт вода.

Иди покорми оводов у реки Иструти. Спустись в заросли крапивы и репейника, но будь осторожен: недавно на колее в поле лежала змея, задавленная трактором. Здесь водятся змеи, а ты не глядя идёшь в траву с пол твоего роста, с шампунем и мылом, чтобы вымыться на Иструти. Там мелко, песочек и камни, и ты, голый по пояс, в антимоскитной сетке, но и через неё тебя достают комары.

Иди покорми мошку на реке Ай. Там на берегу пьяная семья, приехавшая на рыбалку на квадроцикле. Их крики разносит эхо. Ребёнок запропастился, и мать говорит: «Ну где он, сраный [*****]? Поехали на [***] домой!» Пьяный отец ревёт: «Славка, [******] пидор, иди сюда!» После слышится детский плач, разговоры матом, крик ребёнка: «Папа, не надо, уже достал!»

В этой странной смеси кошмара и рая сейчас ты наполовину — ещё в саду, где всё становится большим, там, где раскинулись леса из крапивы, доступ куда знает, быть может, старый ботаник, человек с лупой, чудак, возвращающий нас в детство. Ты вырастешь таким, как твои родители, а если станешь другим — на твоей полочке, быть может, поселятся антидепрессанты, ты будешь искать снова доступа в сад, маленький сад, в котором всё такое, боже мой, огромное!

Посвяти свои мечты бабочке, выпархивающей из раковины, найденной на берегу: как крылья сложив, она медленно вылезает, как расправляет крылья на твоей ладони… Она летит над чёрной водой в гребешках белой пены. Посвяти свои мечты фее с каменным хвостом, когда найдёшь улитку после дождя. Кто знает — быть может, из её панциря тоже покажется бабочка с рожками на голове?.. Мелюзина — вспомнишь ты её имя.

Пожалуй, ты хотел бы жить в кошачьем гнезде — в утробном урчании среди старых газет под кроватью, за печкой, в углу, ты хотел бы вкушать нищету — ту, что дороже золота! Я спросил: «Кто водится в реке Ай? Какая рыба?» Ты ответил: «Голавли и хариус». В прошлом году мы ели голавля — долго спорили, кто будет его чистить. Если отчистить всё — отрезать голову, плавники, хвост, снять чешую и выбросить кости — останется так мало, что, кажется, это предприятие не оправдывает себя.

Человек с лупой, мастер по раю, научил меня одной вещи: пристально смотреть в корни крапивы, на борщевик, в лопухи, одуванчики, подорожник. Как светятся паутинки, которыми обмотаны репьи! Кто такой пунцово-розовый стрекочет — разве кузнечик? разве они не зелёные? Можно увидеть ветер — движение, мелькающее, когда смотришь боковым зрением. Увидеть мелкие искорки и кружочки в воздухе, белое размытое свечение вокруг деревьев. Если смотреть пристально — на уровне лба в небе увидишь пульсирующий, растопыренный цветок-воронку с лепестками-лопастями. После будешь сильнее ощущать запахи и лучше видеть.

Звук вспорхнувшей птицы в высокой траве, в кустах у забора… Старая банька еле видна в траве. Откуда приходит туман? — спрашиваем друг друга. Иногда он приходит вечером, стелется по полю, и как будто окружает нас кольцом блокады. Сходит с горы и выплывает из заросшего осушённого пруда. Иногда он приходит ранним утром: тоже с поля, с гор, и его косят заговорённой косой перед восходом немые жнецы тумана. Срезанные копны наплывают и дарят наитие.

А помнишь, нас вёз трамвай по городу Златоусту среди гор… За окном были горы — хребет Таганай и огромный городской пруд. Покрытые хвойным лесом горы чередовались с городской застройкой, и было видно, что город — разбросанная агломерация из множества частей, между которыми дикая природа не оставляет, кажется, места для человека. Город потрясал воображение: такой должна быть урбанистка будущего!

Рельсы загибались у подножия горы рядом со старинным жёлто-белым домом, в котором я жил бы целую вечность. Самая тайна, загадка, манящая недосказанность — что там, за домом? Куда уходят рельсы? Казалось, там находится само блаженство, самые уютные и заповедные уголки города. Там начиналось пространство души! Зелёное, залитое светом, с маленькими старинными домиками с обеих сторон, с изумительно яркой травой меж трамвайных рельсов.

Кстати, бывают такие вещи: горизонтальный дождь. Про косой дождь все знают, но бывает горизонтальный. Это вроде дерева, растущего вниз, и вроде того, когда на сосне раскрылись почки, и в них оказались листья. Также и бабочка, которая выпорхнула из той раковины, что ты нашёл, помнишь? Так вот: я всегда мечтал попасть под горизонтальный дождь, и сегодня попал под него: он намочил мне левую половину. А весной, после цветения черники, на даче цвели ели. Горизонтальный дождь, еловый цвет, сосновые листья, бабочки из раковин — это всё чудеса человека с лупой, учёного, должно быть, человека, ботаника, геометра, логика, поэта…

Но подходят они и ребёнку, который любит слушать, как растёт трава, как в подполе ходят мыши, как паучок скрылся под кровать.

Он — хранитель врат в мир, где трава человека зорче, провожая ушедших по плоской земле к её звёздному яру, и заяц на борозде среди первого инея смотрит за горизонт, и насмешливые голоса из-под корней старой ели тебя окликают, смертный.

Иногда она спрашивала его: «Ты видишь моих драконов»? Драконы жили везде: в слезинках, и снежинках, и каплях дождя, в пламени очага и крупинках земли на сапогах. Эти двое, он и она, приходились друг другу Шутником и его Шуткой. Шутник отпускал шутки, как бороды, так и её отпустил однажды, а отпустив, влюбился. Больше всего она любила спать, пока дети зимнего дождя, живущие в лужах, переходили в лёд. Ночью всегда что-нибудь во что-нибудь переходит, одно в другое, пятое в десятое. Шутник спал рядом, весь в своей длинной рыжей бороде, собранной из шуток. По мере того как Шутка жила с Шутником, у неё самой начала расти борода, потому что не зря старую шутку называют бородатой шуткой: у всех шуток от старости начинает расти борода. Так они и жили долго и счастливо, пока не превратились в пни, Шутник и его маленькая бородатая Шутка, в стране смешков и смешариков, блаженных дураков и счастливых сумасбродов.

1. Ещё не

N родила мать, человеческая женщина, от его отца, человеческого мужчины. У N было тело и разум, всё как у человека, но он был ещё не человек, потому что для того чтобы быть человеком, нужно что-то ещё. Он жил в месте, представлявшем из себя арифметическую сумму зданий, но это был ещё не город. В его жилище (это был ещё не дом) стояло деревянное приспособление на четырёх ножках со спинкой — ещё не стул, и большая, мягкая, с одеялом и подушками ещё не кровать — ведь ясно, что четыре ножки, одеяло и подушки ещё не делают кровать кроватью. У него жил пушистый усатый-полосатый ещё не кот, ведь ясно, что четырёх лап, усов и хвоста недостаточно, чтобы быть котом. И в самом N, и во всём, что его окружало, должно было бы появиться что-то ещё, какой-то символический прибавок. Тогда вещи стали бы сами собой, а N стал бы человеком. Но вот его-то и не было.