Над Ашотом никто не смеялся. Разодранная на спине куртка, царапины на плече говорили сами за себя. И даже за куст, по нужде, не ходили после того ребята с голыми руками. Оставляли на ночь дежурного.

Ашот долго помнил медведя. И свою встречу с ним на реке. Стал осторожнее. Но тайга не признает человеческой осмотрительности. И, будто смеясь над нею, не оставляет людей без испытаний. Вот так и в другой раз случилось.

Быстро управились сейсмики с прокладкой «косы», приборы подключили. А когда Ашот со станции проверил «косу» на чувствительность, оказалось, что три прибора молчат.

Сумерки едва намечались. Да и отказавшие приборы по показаниям станции находились совсем рядом, в каком-то километре. За час можно спокойно управиться. И, закинув на плечо карабин, взятый на всякий случай, зашагал Ашот, оглядываясь по сторонам. Вот и прибор. Понятно! Когда натягивали «косу», прибор из земли вытащили. Проводки выскочили. Эх и удосужился же кто-то под корни дерева прибор ставить! Воткнул — и все. Даже не закрепил, не присыпал землей.

Ашот вытащил нож, выкопал им ямку под прибор. Вот так — надежно. С дерева иголки за шиворот полетели. Ветер поднялся. Геолог подключил прибор. Резко встал. Направился ко второму Вдавил его ногою в мох. Здесь — порядок. Можно дальше. Что-то мелькнуло в лапах ели. Посмотрел. Конечно, показалось. Хотя, возможно, белка промышляет. Сейчас самое время орехи на зиму заготовить.

Ашот нагнулся над третьим прибором. Капюшон куртки на лоб сполз. И только хотел его откинуть, как два удара, один сильнее другого, с ног сбили. Он схватился за голову. В глазах темно. Рядом визг. Что это? Кто кричит? Глаза не видят. Пелена. Он протер глаза. Чуть просветлело. Но голова гудела и заболела шея. Встал вслепую. На ощупь дерево обхватил. Тошнило. Тугой, колючий комок дышать мешал. Ашот посмотрел под ноги. Увидел сук, упавший с дерева. Как он отломился, такой большой? И именно на Ашота. Будто ждал. Хотя что мудрого? Отжившее, гнилое отпало. А это? Теперь понятно. Рысь уже сдохла. Это она прыгнула на сук, чтобы… Но сук не выдержал. Сухим концом живот рыси пропорол. Вошел глубоко. Хотела Ашота погубить, да сама сдохла…

Теперь прошло. А тогда невзлюбил тайгу. Стал бояться ее. Проситься в город начал. Повезло. Взяли. И даже в городе неприязнь к тайге долго жила. Потому не любил вспоминать о работе в геологической партии. Отмалчивался. И всегда сочувствовал тем, кто в тайге работал. Помня свое, старался не давать их в обиду. Защищая, выгораживая изо всех сил…

Сейчас Ашот работал главным геологом управления. И когда случалась возможность — забирал из тайги геологов в управление, а молодых специалистов посылал на их место. Набираться опыта. Закалку пройти.

Геологи всех партий и отрядов уважали Ашота. И чуть что где случится — шли сначала к нему. Знали, он заступится перед начальником управления. Отстоит. Ну а наедине — от него все можно стерпеть. Что скрывать, умел Ашот любому мозги вправить. Да так, что добавить к тому нечего. Но предпочитал это делать с глазу на глаз. При закрытых дверях и окнах. Кое-что из таких бесед долетало до ушей секретарши, о чем она предпочитала помалкивать. И, зная характер главного геолога, никогда в такое время не входила в кабинет. Раз пошел геолог с опущенной головой к Ашоту, значит, будет буря. Но она начиналась и заканчивалась в кабинете.

«Но этот, как там его, Никодим, ко мне жаловаться не пойдет», — злился Ашот. — А к кому? Хорошо, если к начальнику управления! Выговором можно будет отделаться. Через полгода снимут. Не беда. Ну а если всю партию лишат премии и годовой прогрессивки? Как тогда? Хотя… Ведь серьезных мотивов нет. Жаловался на березки, срубленные топографами. Так и что? Особого ущерба нет. А и не Ценная порода, эти березы! Хотя мог их в разговоре со мной пустить, как пробный шар. А в запасе иметь и посерьезнее. Не попрется же он из-за одной такой мелочи в Оху», — думал Ашот.

Он решил поговорить с начальником базы. Узнать о претензиях старика. Чтобы на всякий случай быть готовым к защите.

Ашот миновал последний поворот. Сейчас он спустится с сопки и выйдет через небольшой распадок на прямую, ровную дорогу. По ней до базы можно хоть на боку катиться. И, оглянувшись назад, довольно улыбнулся. Вон какой угол срезал! Двенадцать километров — в три уложил. Хорошо, когда тайгу знаешь…

Вот и дорога. Как легко идти по ней! Ашот представлял свое внезапное появление на базе среди общего веселья. Разговор — потом. Сначала новость выложит. Ведь теперь у геологов работы немного осталось. Переедут на другую площадь. А сюда бурильщики придут. Хотя бы это время продержались ребята, не вызывая жалоб. Ведь новая площадь куда как ближе к городу. Каждый выходной можно ездить. Но если будут неприятности, тогда ее отдадут другой поисковой партии. А эту снова отправят в глушь. Жаль Терехина. Все же вместе много работали. И всего не везло… Все глубинки да заброшенки ему достаются.

Ашот вышел на базу и удивился: «Странно. Почему так тихо? Ведь праздник! А ни голоса. И света уже нет. Что случилось? Может, беда у кого?»

Ашот хотел было повернуть в землянку, где останавливались приезжие из управления. Но тут же передумал: «Пойду к Терехину. Ночь в неизвестности — вечностью покажется. Хоть и неловко в такое время, ну да ничего».

— Испорчен нам праздник. Кто ж думал, что так получится? Приперся лесник и ляпнул не к месту. Про медведя своего. Черт бы его побрал в самом деле! Разве кто хотел? Ведь не нарочно! А он на жалость надавил. Мол, все равно что дитя отняли. Ну и, сам понимаешь, расползлись все потихоньку. Так-то вот. Я с Нинкой — последние. Такой праздник! И тот испортил, — виновато оглянулся Терехин на спящую дочку.

— Медведь, говоришь? Да, история. Ну а если бы на его месте охотник оказался? Человек?

— Сигнал давали. Трижды. Да и все люди вокруг знают, что мы тут работаем. О взрывах оповещены. А после взрывов откуда ж здесь зверь появится? Значит, и охотнику тут делать нечего, да и кто в такую глухомань доберется? — махнул рукой Терехин.

— Ты мне не втирай! Зверь-то объявился! Не мне слушать! И ты, и я знаем, что зверье от сигналов убегает. Раз этот остался — значит, не было сигналов?

— Этот ручной был. Акимычев.

— Как же сейсмики помех не услышали? — удивился Ашот.

— Может, и слышали. Да разве за всяким набегаешься, кто сигнала не понимает?

— Если только это у старика, тогда бы ладно. Без издержек не бывает. Но больше-то у него ничего нет, надеюсь?

— Кляузник он. Без того жить не может. Ну разве можно таких всерьез воспринимать? Ему дай волю, он бы нашего брата и близко к своему участку не пустил, — кипятился Терехин.

— Ладно. Хватит о нем. Расскажи-ка лучше, как у тебя на базе? Как живешь?

— Ну, сводки мы тебе высылаем. Отчеты. Сам понимаешь, зима — не лето. Труднее. Но к июню, думаю, одолеем эту площадь, — говорил Терехин. И, выжидательно посмотрев на Ашота, продолжил: — А куда дальше — не знаю.

— Эх, Юрка, все я понимаю. Но пока… Ждать надо. В городе мест мало, желающих — много. Придется пока в тайге. Возможно, ближе к Охе. Каждый выходной в город…