Другая надежда, связанная с Эго молодого человека, – это надежда достичь совершенства в своих отношениях с окружающими. Несмотря на то, что до сих пор мы сталкивались с отношениями, которые никак нельзя назвать совершенными, мы все же склонны считать себя достаточно мудрыми, способными сделать правильный выбор и подготовленными к тому, чтобы избежать ловушек. В Коране есть такое предупреждение: «Вы думаете, что можно войти в Сад Блаженства, не ступив на тропинки, по которым прошли те, кто шел перед вами?»[25] Нам кажется, что это предупреждение нас не касается, что оно относится к кому-то другому. Хотя чуть позже я скажу об этом подробнее, хочу отметить, что второе величайшее крушение ожиданий в среднем возрасте – это столкновение с ограничениями в отношениях с окружающими. Самый Близкий Другой – человек, который отвечает нашим потребностям, заботится о нас, живет ради нас, – оказывается вполне обыкновенным, таким же, как мы, с такими же, как у нас, желаниями, и он проецирует на нас множество похожих ожиданий. Браки часто распадаются в среднем возрасте, и главная тому причина – неадекватность детских желаний и надежд, которые накладываются на хрупкую структуру межличностных отношений. Другой человек не хочет и не будет удовлетворять грандиозные потребности нашего внутреннего ребенка, поэтому появляется чувство, что нас предали и оставили в одиночестве.

Проекции воплощают в себе то, что осталось неопределенным или неизвестным у нас внутри. Жизнь предоставляет нам возможность избавиться от проекций, и, оказавшись в одиночестве и испытывая разочарование, нам следует взять на себя ответственность за то, чтобы получать удовлетворение от жизни. Нас не спасет ни один человек в мире, никто о нас не позаботится, никто не исцелит нашу боль. Но у нас внутри живет очень сложная личность, которую мы почти не знаем; она хочет быть нашим постоянным спутником, и она к этому готова. Только когда человек признает крушение своих детских надежд и ожиданий и возьмет на себя полную ответственность за поиск смысла своей жизни – только тогда начнется вторая взрослость.

Я знал мужчину, который признавал, что его главной проблемой является зависть. По определению, зависть – это ощущение, что кто-то обладает тем, что ты страстно желаешь иметь. Хотя тот мужчина действительно испытывал страдания из-за лишений в детстве, он по-прежнему относился к себе крайне негативно: «Я – такая пустота, которая видит свое наполнение в ком-то другом». Признание, что детство никак нельзя вернуть назад, обратив историю вспять, и что никакой волшебник не сможет заполнить внутреннюю пустоту, действительно становится болезненным, но именно оно открывает путь к возможному исцелению. Самое трудное – поверить, что твоей психике хватит ресурсов для собственного исцеления. Рано или поздно в сознании человека должен совершиться перелом, и ему надо будет положиться на собственные силы, иначе продолжится тщетная погоня за исполнением детских фантазий. Давать волю этим охам и вздохам о бессмертии, совершенстве и величии – значит сознательно подавлять человеческий дух и отравлять человеческие отношения. В переживании разобщенности со своим Я и отчуждения от окружающих заложена возможность продуктивного одиночества, позволяющего человеку определить масштаб личности, находящейся у него внутри.

Романтическая любовь может считаться временным сумасшествием, которое проявляется в том, что люди дают друг другу клятвы и обещания в вечной верности, хотя они основаны только на их актуальном эмоциональном состоянии. Точно так же психологическое смятение на Перевале напоминает эмоциональный психотический взрыв, вынуждающий человека совершать «сумасшедшие» поступки или отстраняться от окружающих. Если мы осознаем, что больше нет убеждений, на основании которых мы прожили свою жизнь, что стратегии нашего поведения как взрослеющей личности ведут к декомпенсации, что наше мировоззрение распадается на части, – тогда это смятение становится вполне понятными. Можно даже прийти к выводу, что такого явления, как сумасшедший поступок, просто не существует, если как следует рассмотреть его эмоциональный контекст. Не мы выбираем свои эмоции – это они нас выбирают и при этом обладают собственной логикой.

Пациент психиатрической лечебницы постоянно бросал стулья из окон своей палаты. Сначала подумали, что он хочет сбежать, и стали держать его под замком. Но после тщательного расспроса выяснилось: ему казалось, что из его комнаты выкачан воздух, и он просто испытывал потребность подышать свежим воздухом. Его ощущение психической изоляции перешло на символический уровень и превратилось в клаустрофобию. Его желание дышать свежим воздухом было вполне логичным: для того имелись свои эмоциональные предпосылки. Когда его перевели в более комфортное помещение, он ощутил себя в безопасности. Его поведение нельзя было назвать ненормальным. Он рационально отыгрывал психологическое переживание, связанное с пребыванием под замком и ощущением удушья.

Поэтому при переходе через Перевал, когда эмоциональный поток прорывается через границы Эго, мы часто облекаем символическую травму или внутреннее одиночество в конкретную форму. Мужчина, который бросил семью ради своей секретарши, приходит в ужас при мысли о том, что его внутренняя жизнь, его потерянная внутренняя фемининность истощится и исчезнет навсегда. Так как эта потребность в основном бессознательна, он проецирует свое утерянное женское начало на реальную женщину. Женщина, страдающая депрессией, обращает внутрь нежелательный для нее гнев, ибо она – единственный человек, на которого можно злиться. Ни один из этих людей не сумасшедший, и они будут переживать, услышав о себе подобное мнение окружающих. Такова ответная реакция каждого из них на неадекватные потребности и эмоции, во власти которых они оказались в тот самый момент, когда их представление о реальности перестало соответствовать действительности.

В коротком рассказе Филиппа Рота «Фанатик Эли» есть прекрасный пример такого характерного сумасшествия[26]. Действие в рассказе происходит сразу после Второй мировой войны, когда множество людей скиталось по свету. Эли – довольно успешный адвокат, живущий в американской провинции. Когда в его городе появилась группа людей, которые во время войны оказались в концентрационном лагере и выжили, Эли посылают к ним, чтобы попросить их не слишком акцентировать внимание на своей этнической принадлежности. В свою очередь, он сталкивается с тем, что его собственная идентичность оказывается «пустой», а его связь со своими предками – поверхностной. В конце концов он продает свой костюм от «Братьев Брук», меняет его на поношенную одежду старого раввина и идет по центральной городской улице, громко декламируя свое библейское имя. В финальной сцене рассказа его забирают в тюрьму и вводят сильный транквилизатор. Он считается сумасшедшим, хотя на самом деле он только сбросил свою временную идентичность, отказался от внешних атрибутов и проекций современного суетного человека и целиком погрузился во власть древнего религиозного переживания. Поскольку его новая идентичность не соответствовала общепринятой норме поведения, его объявили «сумасшедшим» и стали лечить его новое сознание медицинскими препаратами. О нем можно сказать то же самое, что Вордсворт сказал о Блейке: «Некоторые считают этого человека сумасшедшим, но я предпочитаю его сумасшествие психическому здоровью всех остальных»[27].