— Ну и что? — Грушевский вертел в руках портрет, абсолютно не разделяя торжества Тюрка.

— Он ее убил.

— Кто?

— Граф Данила Панин, муж, — кивнул Тюрк на утренний портрет «без дела и без скуки сижу, сложивши руки». — Судя по почерку, он способен на любую жестокость. Человек крайне эгоистичный, мстительный и, что особенно неприятно, готовый на все ради выполнения малейшей своей прихоти.

— Но помилуйте!.. — Максим Максимович тут же осекся, вспомнив разоблаченных Тюрком жуликов в поезде. Тот эпизод произвел на Грушевского неизгладимое впечатление.

— Понимаете, — задумчиво нахмурился Иван Карлович. Что-то в его голосе заставило компаньона промолчать и со всем вниманием вслушаться в тихий и доверительный тон Тюрка. — Когда я вижу рукописный текст, передо мной, словно из тумана, проявляется тот, кто писал его. Не могу точно объяснить, но такое чувство, будто я вспоминаю то, что произошло лично со мной. Вот я, человек знатный, сильный, впервые столкнулся с тем, что мое желание не исполнено. И кто мне сопротивляется? Та, кого я могу согнуть пополам двумя пальцами, которая колышется, как тростник на ветру, от одного звука моего голоса. Он подписывал портрет через несколько дней после того, как убил жену и сына. Но терзался он не от мук совести, а оттого, что не увидел их страха. Он не победил, но проиграл слабой женщине, своей собственности, которую он купил у ее родителей…

В момент, когда Тюрк передавал мысли графа Панина, он вдруг и вправду изменился. Впервые на его равнодушном лице проявились эмоции. Живые человеческие чувства давно умершего человека преобразили невыразительные до сих пор черты Ивана Карловича, словно скульптор вылепил из мертвого куска глины портрет настолько яркий и отчетливый, что Грушевский отшатнулся от незнакомца и наступил на ногу лакею. Взвывший лакей вернул Тюрка в его тело, а Грушевского — в этот мир. Граф Панин, ловкий царедворец и фаворит, гордец, ущемленный отставкой у Екатерины, нехотя покинул тело Тюрка и отступил во тьму, клубящуюся в углах зала. Злобный взгляд, который он бросил на портрет графини, не оставлял никаких сомнений в том, что он убил бы ее собственными руками еще тысячу раз.

— Кузьма Семенович, — обратился Грушевский к лакею, едва опомнившись от ужасного сеанса переселения душ, — живо собирайте народ, ведите к озеру. Боюсь предположить, но, видимо, до сих пор не нашли княжну потому, что не там искали. Мы с Иваном Карловичем сначала забежим к старцу. Покажем ему и Алене картину, хотя, убей меня бог, не понимаю, что нам это даст.

Лакей мигом убежал в сторону кабинета управляющего. Грушевский, сняв кисею с портрета княжны и на секунду задержавшись перед ним, не смея оторвать взгляд сразу же, обернул материей портрет Паниной и отправился к озеру.

Погода между тем резко переменилась. Словно повинуясь знаку, которым ей послужил фейерверк, начиналась страшная гроза. Резкие порывы ветра гневно гнули деревья, стройные тополя со скрипом склоняли непокорные кроны то в одну, то в другую сторону. Гостей уже давно выдворили из парка и с территории усадьбы. Даже самые любопытные из зевак, весь день праздновавшие скандал, предпочли удалиться в деревню или вовсе уехать на поезде подальше от этого дурного места.

Когда Грушевский с компаньоном подошел к озеру, хлынул проливной дождь. В полной темени казалось, что это не утрешнее прекрасное чистое озеро, а морская бездна разверзлась перед ними. Волны захлестывали мостик, и если бы не перила, вряд ли отважились они пойти по нему к невидимому в бушующей ночи островку. Время от времени раздавались сначала угрожающе накатывающие, а затем оглушительные удары грома. Словно невидимые великаны били в небесные литавры в какой-то трагической постановке. Острые молнии, ослепительные в кромешной тьме, прорезали рыхлые толщи дождевой воды и беззвучно падали в озеро. Только за несколько метров стал виден слабый огонек в оконце избушки.

В комнате наверху никого не оказалось, на одном из колченогих стульев стояла керосиновая лампа, тусклый желтоватый свет с трудом освещал крохотное помещение. В одном из углов едва теплилась лампада перед закопченной иконой с неразличимым ликом Спасителя. Вымокшие до нитки гости переглянулись и стали спускаться дальше в обиталище старца, темную смрадную нору, из которой поднимался шепот молитвы и сдерживаемые причитания.

Домна Карповна с Аленой стояли на коленях перед кроватью и молились. Они не сразу услышали посетителей, с которых ручьями стекала вода.

— Домна Карповна… — Грушевский не решился прервать молитву сразу и переждал несколько минут.

Алена встала и без единого слова оттеснила гостей наверх.

— Кончается, — всхлипнув, сказала она, уставившись в черное окно, за которым летняя гроза ревела и бушевала, как зимний буран. — Ишь, как черти радуются… А он, болезный, все про беса поминал, не дамся ему, говорит, пусть приходит. Не успеет, мол, его одолеть, как с княжной молодой поступил.

— Посмотрите, пожалуйста, вы не ее видели давеча? — Грушевский кивнул Тюрку, чтобы он открыл портрет графини Паниной.

Едва взглянув на картину, Алена перекрестилась и коротко кивнула. Холодок прокатился по спине под промокшим сюртуком Максима Максимовича, будто чья-то ледяная мокрая рука ласково погладила его виски и взъерошила влажный седой ершик на затылке. Это уже совсем чертовщина пошла какая-то, бесы угрожают сумасшедшим старикам, мертвые графини разгуливают по озеру… Как тут не поверить, что молодую княжну заманили к себе русалки! В этот момент из подпола поднялась купчиха.

— Скончался батюшка, — сдавленным мертвым тоном просипела она, и слышать это от такой крупной, полной жизни женщины было очень страшно. — На кого оставил нас, горемычных…

— Оооой-ооо, да на кого же нас покинууул!.. — стала хрипло подвывать Алена.

Тут случилось совершеннейшее чудо, как впоследствии неоднократно заверял Максим Максимович. Вдруг шум за оконцем резко затих. Разом перестали стонать деревья, шумно дышать волны на озере и стучать струи дождя по оконному стеклу. Слышен был только сдержанный шорох ветра, который вмиг разогнал замешкавшиеся облака. Полная луна осветила глубокое небо и с изумлением взглянула на мокрую, почерневшую от обильного дождя землю, словно не узнавая ее и удивляясь катастрофическим переменам за краткий срок своего отсутствия. Летняя гроза закончилась так же внезапно, как и началась. Не поверив своим собственным ушам, Грушевский открыл дверь и выглянул наружу.

Не переставая удивляться, Максим Максимович переглянулся с Тюрком. Тот не придал странному поведению небесных стихий ровно никакого значения. При помощи своей карманной лупы он внимательно рассматривал надпись на портрете графини.

— Вот тебе и ушица из семи окуньков, — тяжко вздохнула купчиха, горестно покачивая головой в такт прекратившимся причитаниям. — Хорошо, что послушала его. Приготовила все для погребения… То-то архимандрит обрадуется, кончились его мучения и смута среди паствы, снова ему покой и благоденствие. Алена, свечей поставь к нему, все, что есть, зажигай. Утром пришлю обмывать покойника и попа — отходную петь. Ну, господа, пойдемте и мы. Что княжна, отыскалась?