— Знаешь что? Я могу писать с помощью пальцев ног.

Он поднял ногу и согнул пальцы на ней.

— А ты смог бы бросать ножи ногами?

— Наверное, смогу. Дай мне нож.

Череп источает приятный кисловато-мускусный аромат, азотисто-озоновое благоухание, затхлый сухой запах заброшенных домов на окраине и пустых раздевалок.

* * *

— Я хочу отодрать тебя в зад, Питер. Знаешь, что это значит?

Я кивнул. Я знал. Это произошло в конце прошлого лета. Он был сыном рыбака, ловившего карпов. Только летом можно было поймать по-настоящему большого карпа, некоторые особи достигали пятидесяти фунтов веса. Ходили слухи, что карпов консервировали и продавали как лосось. Я частенько пытался поймать карпа на наживку из теста, но мне ни разу не удавалось. Мальчишка был худой, темноволосый с ямочками и широким ртом с кривыми зубами. Он жил в маленьком белом срубе напротив мола.

Мексиканец извлек три ножа из деревянной мишени и положил их на кровать у ног Джерри. Джерри приподнялся на локтях, глянул на ножи и стал прикидывать расстояние до мишени. У него снова начиналась эрекция. Он зажал нож между большими пальцами обеих ног, наклонив его назад. Плавным движением выпрямил ногу — и нож вонзился в дерево. Таким же способом он бросил еще два ножа, и оба попали в мишень.

— А теперь трахни меня еще раз.

— Послушай-ка, ты, хренов маленький педик, хочешь вернуться в исправительную школу? Хочешь, чтобы тебя драли хором, пока твоя задница не превратится в одну сплошную рану? А?

* * *

Старина Тио улыбается.

— Трахни меня в зад.

Парнишка с кривыми зубами жил в маленьком белом срубе прямо напротив мола. Он достал вазелин из ящика… на живот… раздвинул ноги… я оседлал его глядя на его анус… медленно потирая его… штаны… корчась… туалеты и сортиры… затолкал в меня.

— Я хочу отодрать тебя в зад, Питер.

Он вздыхал и корчился… по-настоящему возбужден… раздвинул мне ноги… пот… содрогаясь… что это значит… на кровать… на живот.

Мексиканец начал щекотать его, и Джерри смеялся до тех пор, пока не описался, скатившись с кровати. Мексиканец положил его на белый стул, а в руку ему вложил нож.

— Брось его, когда будешь кончать.

Когда мальчишка кончал, мексиканец выпрямил его, проведя рукой по животу. И с резким животным воплем Джерри бросил нож прямо в центр мишени.

Так Джерри стал работать в цирке в качестве помощника метателя кинжалов. Мексиканец научил его драться на ножах и голыми руками, и с тех пор он преодолел свой страх физической борьбы.

* * *

Ребят призывают, и они появляются перед черепом. Начинается их тренировка. Аромат, источаемый черепом при первой демонстрации, усиливает сексуальную одержимость. Ребята срывают с себя одежду и кончают, красная сыпь от черепа покрывает им губы и соски, пах и анус, а аромат черепа источают теперь и их тела. Они научатся вовремя извлекать оружие, целиться и стрелять в мгновение оргазма, бросать нож и пользоваться винтовкой и автоматом. Они научатся в то же самое мгновение составлять сложные планы. Они поймут, что секс — это сила.

Я уже решил, как должен поступить, но понял, что мне нужно быть уклончивым, так как у него могут возникнуть подозрения… он ведь умел читать мысли.

Вся внутренняя часть моего тела рвалась наружу и внезапно у себя за глазами я ощутил вспышку света и все его лицо оказалось в моем лице а его член касался кончика моего члена и я кончил голубыми вспышками света. Я стоял над кроватью, оглядывая комнату, и я увидел, что картина с волками ожила. И пока я смотрел, слуга с сыном внезапно схватили женщину, сорвали с нее шубу и выбросили ее кричащую из саней.

Парень надел шубу, и теперь этим парнем был я. Я чувствовал прикосновение меха к телу и смотрел, как стая волков окружает женщину на окровавленном снегу.

Али ждет. Ждет уже очень давно.

Пусть ветер продувает вас насквозь полевая легкость у меня в ногах через поле по холодному голубому мичиганскому небу лето у меня в паху у меня вставал дверь открылась я повернулся к нему лицом брюки оттопырились мое тело взрывалось деревянная изгородь с калиткой.

Агент ЦРУ растаял в зеркале. Али у двери. Голубые звезды на небе.

— Ты скоро туда пойдешь?

Одри Карсонс в шестнадцать был во многих смыслах слова старше своих лет. Он уже обладал характерными для писателя знанием себя и отвращением к себе, а также чувством Божественной вины, пронизывающей творение, которую ощущают все писатели. В других же смыслах он был гораздо моложе шестнадцати. Ему самым прискорбным образом не хватало хорошего воспитания, умения общаться и жизненного опыта. Он не умел танцевать, играть в спортивные игры и вести светскую беседу. Он был болезненно застенчив, и все его знание о сексе было почерпнуто из «Взросление в Самоа»[29]и из книги под названием «Брак и половая жизнь».

Его лицо было изборождено следами от гноящихся духовных ран и совсем не производило впечатление юного. В то же самое время он был патологически инфантилен. Не очень приятное сочетание, если оно к тому же осложнено нездоровым отвращением к себе, страхом и бессильной яростью. Он производил впечатление пребывающего в отчаянии фокусника-неудачника, выдававшего себя за черного мага, у которого из рукава на глазах у всех посыпались карты. От него исходил ужасный непонятный запах замороженной мумии, оттаивающей в зловонном болоте.

— Ты ходячий труп, — отозвалась о нем как-то миссис Гринфилд косвенным образом, через одного друга, который, как ей было хорошо известно, обязательно перескажет Одри ее вердикт.

Она любила так поступать. Много лет спустя, услышав о ее смерти, Одри злорадствовал. Это характерно для писателей.

— Далеко не всякий труп может ходить.

— Он похож на пса, убивающего овец, — отрезал полковник Гринфилд, милый седенький старичок с коротко подстриженной щеточкой усов.

И здесь у Одри была возможность позлорадствовать, когда он услышал о смерти полковника от обширного кровоизлияния в мозг.

— Я и есть пес, убивающий овец.

Писательские жернова вращаются медленно, но мелют очень хорошо. Он почувствовал себя запертым на грязном чердаке, когда беспомощно смотрел, как торговцы швыряют ему сдачу, не сказав спасибо. Бармены, бросив взгляд на его физиономию, говорили:

— Нам здесь такие не нужны.

Подобные унижения были словно соль на открытые раны. Одри чувствовал, что вообще никому не нужен. Он читал журнал «Приключения» и воображал себя в пробковом шлеме и в хаки с револьвером «Уэбли» на поясе и с верным слугой-зулусом рядом. Мечты его были банальными и инфантильными даже для его возраста и состояли в основном из перестрелок, в которых он превосходил всех своих соперников. А так как любые приключения были практически невозможны в условиях матриархата Среднего Запада, то все мечтания Одри оставались жалкими и пустыми, ностальгией по ушедшему девятнадцатому веку. Но больше всего он надеялся когда-нибудь вырваться из опостылевшей ему плоти посредством какого-нибудь героического поступка.