Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1934 году Черчилль, не занимавший в то время никаких постов в правительстве, встретился с советским послом в Англии И. М. Майским и откровенно объяснил ему свою позицию. Позднее, в 1938‐м — первой половине 1939 года, когда предпринимались попытки заключить тройственное соглашение между Англией, Францией и СССР, Черчилль выступал его сторонником. Однако «мюнхенская» политика с одной стороны и решение Сталина, что союз с Гитлером принесет ему больше дивидендов, с другой, привели к неудаче переговоров.
Черчилль указывал на «ошибочность и тщетность хладнокровных расчетов советского правительства и колоссальной коммунистической машины» и на «их поразительное незнание собственного положения». Он полагал, что «они проявили полное безразличие к участи западных держав, хотя это означало уничтожение того самого второго фронта, открытия которого им суждено было вскоре требовать». Главу в своей «Истории Второй мировой войны», посвященную нападению Германии на Советский Союз и непосредственно предшествовавшим ему событиям, Черчилль не без злорадства назвал «Советы и Немезида».
Война — это по преимуществу список ошибок, — писал он, — но история вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда… они лениво выжидали надвигавшегося на Россию страшного нападения или были неспособны понять, что их ждет. До тех пор мы считали их расчетливыми эгоистами. В этот период они оказались к тому же простаками.
Конечно, советское руководство предпринимало немалые усилия для укрепления обороноспособности страны. Однако история оценивает не столько намерения, сколько результат. Огромные людские и территориальные потери наглядно продемонстрировали внешнеполитические и стратегические просчеты Сталина и его советников.
Черчилль, конечно, был заинтересован во вступлении СССР в войну против Германии или, по крайней мере, в прекращении советских поставок нацистам. Однако Сталин не шел ни на какие контакты, а советская пресса обличала «англо-французских поджигателей войны». В марте 1941 года Черчиллю стало ясно, что Гитлер готовит нападение на СССР весной или летом. Он отправил Сталину послание о переброске германских танковых соединений в Польшу, предлагая тому самому сделать выводы. Однако британскому послу в Москве Стаффорду Криппсу удалось передать текст Черчилля Сталину лишь 22 апреля. Черчилль был раздражен этой задержкой и неисполнительностью дипломата.
Дело было не в Криппсе. Летом 1941 года английский посланник рассказывал корреспонденту Би-би-си Александру Верту:
В Лондоне не представляли, с какими трудностями мне приходилось здесь сталкиваться. Там никак не хотели понять, что не только Сталин, но даже Молотов избегали меня как чумы. В течение нескольких месяцев перед войной я имел встречи только с Вышинским, притом совершенно неудовлетворительные. Вам я могу сказать, что Сталин не хотел иметь никаких дел с Черчиллем, настолько он боялся, как бы об этом не узнали немцы. Не лучше обстояло дело и с Молотовым.
Тем не менее 22 июня 1941 года в 9 часов вечера в речи, которую начал готовить в 11 часов утра, а закончил за 20 минут до выступления, Черчилль заявил: «Сейчас не время морализировать по поводу безумия стран и правительств, которые позволили разбить себя поодиночке, когда совместными действиями они могли бы спасти себя и мир от этой катастрофы». Он утверждал:
Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока, с божьей помощью, не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь… Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем.
В этом же выступлении Черчилль подчеркнул, что ведущаяся война — не классовая, и если Гитлер рассчитывал нападением на Россию расколоть фронт демократий, ведущих против него борьбу, то он просчитался. В то же время британский премьер ясно дал понять, что его взгляды на коммунизм не изменились. Просто нашлось нечто еще более худшее:
Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. У него нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому господству. По своей жестокости и яростной агрессивности он превосходит все формы человеческой испорченности. За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое сказал о нем.
Помощь, предложенная Черчиллем в личном послании Сталину, была, разумеется, принята; правда, очень скоро советская сторона стала воспринимать эту помощь как должное и требовать все новых поставок, а также скорейшего открытия второго фронта в Европе. Второй фронт был открыт только в 1944 году. Возможно ли это было сделать раньше? Вероятно, высадка могла быть осуществлена и ранее; сопутствовал бы ей успех и каких жертв бы она потребовала, никому не известно. Аргументы Черчилля, который считал, что понимает в десантных операциях больше, чем кто-либо другой, подробно изложены в его «Второй мировой войне». Он не хотел расплачиваться за недостаточно подготовленную высадку кровью своих солдат. В это время лилась кровь русских солдат. Черчилль отдавал должное их героизму, но считал, по-видимому, что сохранение их жизней — проблема советских руководителей.
Он не говорит этого прямо, однако как еще можно расценить следующие слова: «Советское правительство полагало, что русские оказывают нам огромную услугу, сражаясь в своей собственной стране за свою собственную жизнь. И чем дольше они сражались, тем в большем долгу они нас считали. Это была не беспристрастная точка зрения». Беспристрастной точки зрения не было ни у кого. Рассудит ли этот спор история? Вряд ли. У нее ведь нет сослагательного наклонения.
Переписка Сталина с Рузвельтом и Черчиллем дает богатую информацию о взаимоотношениях союзников и о масштабах американской и английской помощи Советскому Союзу; споры о том, мог ли СССР выиграть войну в одиночку и способны ли были справиться с Гитлером Великобритания и США без содействия Красной армии, кажется, стихли за бессмысленностью. Войну выиграла коалиция; этого не отменить и не переиначить.
Конечно, немалую роль в межсоюзнических отношениях играло мнение лидеров антигитлеровской коалиции друг о друге; то, что Черчилль думал о Сталине, он высказал в своих военных мемуарах. Милован Джилас записал любопытное и предельно откровенное высказывание Сталина о Черчилле; дело было накануне высадки союзников в Нормандии. На встрече с югославскими коммунистами он между делом сказал:
А вы, может быть, думаете, что мы, если мы союзники англичан, забыли, кто они и кто Черчилль? У них нет большей радости, чем нагадить своим союзникам, — в Первой мировой войне они постоянно подводили и русских, и французов. А Черчилль? Черчилль, он такой, что, если не побережешься, он у тебя копейку из кармана утянет. Да, копейку из кармана! Ей-богу, копейку из кармана! А Рузвельт? Рузвельт не такой — он засовывает руку только за кусками покрупнее. А Черчилль? Черчилль — и за копейкой.
