…Вспыхивали озарения, одно другого нелепее — и корчились, сгорая… Что же, убийство, так убийство… Зачем ему этот призрак? Тень, шепчущая за спиной? К черту видеомагнитофон! Десять, двадцать тысяч — все деньги до копейки готов отдать Олег, лишь бы стерли проклятую запись. Сожгли машину. Ну бывает же там… Электрик даст слишком высокое напряжение… Может быть, и начать с электрика? Фу, чушь какая…

…Что-то ищут в дожде, в метели,

На заре подвывая остро,

Будто предками был утерян

Развеселый Собачий Остров…

Олег делал огромные усилия, чтобы не сорваться. Вот он чего ждет, змий-искуситель! Срыва. Раскаяния. Загубил-де редкостный дар, променял право первородства на чечевичную похлебку. Поймите, простите… Не дождешься. Дудки. Жирно с тебя… Он кусал губы, вонзая ногти в ладонь. Все же слабеть стали нервишки, вон как разбирает… Старость?

И, встряхнув медали и бляхи,

На своем поводке коротком

Дог какой-нибудь вдруг запляшет,

Из собачьих Рориков родом;

Заскулит шалопай хозяйский,

О причинах тоски не зная,

А в глазах — дремучая зависть,

А в глазах — глухомань лесная…

Олег издал короткий горловой звук — и вдруг, как слепой, пошел на Хорунжего. Тот едва успел соскочить со стола. Отлетела в угол записная книжка. Через несколько секунд уже висел на левой руке Краева перепуганный официант: в правую — вцепилась Алечка; перед лицом лопотал что-то, заговаривал зубы Халзан. Григорий, стоя на несколько ступеней ниже, с красными пятнами на лице, судорожно протирал очки; Надюха отчаянно махала ему, чтобы убирался…

Хозяева ночи

I

«Здесь», — сказал Василий и хорошо поставленным «командирским» голосом гаркнул водителю, чтобы тот остановился. Зоя сразу проснулась, подняла с Юриного плеча щеку, на которой отпечатались звездочки погона.

Народу в автобусе было немного: пять-шесть закутанных баб возвращались из райцентра, с рынка. В проходе навалом стояли их пустые корзины. Одна из баб держала на коленях швейную машину, должно быть, вымененную за полпуда картошки — еще дореволюционный, однако блестящий и ухоженный «зингер». Пробираясь к выходу, Галя глаз не сводила с машины. Ей бы такую — подрабатывать шитьем…

Наконец они ступили на землю, откуда родом был Василий.

Галя познакомились с ним месяца два назад, когда красивый, а главное — с полным набором рук и ног пехотный лейтенант впервые пришел в офицерскую столовую, где она работала на раздаче. Вечером, провожая ее домой, Василек сразу же завздыхал о родном селе, о материнском доме. Прадед построил его под самым бором и целый клин леса обнес оградой.

…Один был у рано овдовевшей матери Василек; один был у Василька близкий человек — мать. Отчаянно переживал солдат все годы войны, ни на день не мог успокоиться: а вдруг замучили маму нелюди, захватившие село; надругались над нею за то, что сын на фронте?.. Но случилось чудо. В мясорубке мировой бойни уцелели оба — и сын, и мать. Даже не раненный, вернулся домой лейтенант. Почти не постаревшая встретила его Горпина Федоровна. И дом, как стоял возле сосен опушки, так и остался: кряжистый, с небольшими окошками в толще оплывших от возраста стен, с высокой, точно папаха, кровлей. Только солома на крыше была взлохмачена: пришлось поободрать ее в прошлую весну — на корм подыхавшей от голода колхозной скотине. И еще — заколотила хозяйка колодец. Не могла брать из него воду с тех пор, как пьяные немецкие солдаты утопили там соседского парнишку, пытавшегося стащить гранату…

Горпина Федоровна вышла встречать гостей в сад. Оказалась она по-девичьи стройной, легкой в движениях и опрятной, точно кошка. Темные запавшие глаза почти не отражали света. Галя поразилась было, как моложава мать Василька, но потом вспомнила, что вдове едва за сорок.

Ужин, конечно, был нехитрый: картошка «в мундирах», кислое молоко да компот из сушеных яблок. О мясе здесь пока не мечтали. На селе после немецкого постоя даже козленка не уцелело, а ферму только-только возобновили. Правда, коров, довольно пожилых, председатель «выбил» для колхоза еще год назад. Но минувшим летом бедные буренки, кормленные соломой с крыш, таскали плуги — другой тягловой силы не было. Теперь же председатель, дай бог ему здоровья, привез из района волов, и коровы потихоньку нагуливают мясо. Корма для них заготавливают всем селом; вот и Горпина Федоровна накосила полный чердак сена…

Обо всем этом хозяйка повествовала по-крестьянски монотонно, ровной скороговоркой, в то же время суетясь вокруг стола. Как бы невзначай она просила Галю то помочь расстелить скатерть, то протереть старинные, толстого стекла стаканы. Эти «проверки» лишь умиляли гостью. В конце концов она решила, что возможная свекровь — человек незлой и даже наивный, несмотря на удары, нанесенные жизнью.

После компота настал черед гостинцев. Тут уж вдову чуть ли не силой усадили за стол. Оба лейтенанта ловко раскладывали по тарелкам шоколад, печенье, конфеты в нарядных обертках. Затем фронтовой друг Василька, Юра, взялся заваривать индийский чай из жестянки, формой напоминавшей розу, с нарисованными пальмами и слонами. Горпина Федоровна ела и пила понемногу, храня достоинство. Подбирая сухой ладонью крошки от галет, сообщала: хоть и нелегка наша жизнь, однако понемногу встаем на ноги. Уже и свадьбы играем. Вон Косачев Ромка расписался с Оксаной Троцюк, той, что еще недавно лазала по чужим огородам с мальчишками…

«Жалеешь, что я себе у соседей не нашел?» — смеялся Василий, с чувством прихлебывая янтарный чай. Мать ударилась в дипломатию: да ну, какие на селе после войны невесты! Вдовы, перестарки или соплячки вроде Оксаны. Другое дело городские: ладные, самостоятельные, и глянуть на них приятно.

Это был явный комплимент гостьям, и Зоя, действительно эффектная в своем белом шелковом платье с черными горохами, завитая и причесанная «под Марику Рокк»[2], искренне ему обрадовалась. Юра тоже был из сельских, встреча с его родителями Зое только предстояла…

В это время произошло нечто странное. Чуткой Гале давно уже казалось, что к уютным звукам застолья — звяканью посуды, говору, смеху, к мелодичному гудению печи примешивается непонятный шумок. И вот — совершенно точно: зашуршало над головами, за беленым потолком; протопало быстрой побежкой. Поскребло около дымохода — и бегом обратно…

Кажется, никто, кроме Гали, не обратил внимания на возню шустрого чердачного жителя. Она же пристально смотрела вверх, пока не ощутила на себе упорный взгляд хозяйки. Горпина Федоровна придирчиво изучала девушку, но морщинки у губ выдавали