В основе привязанности между отцом и сыном лежало чувство раздвоенности у них обоих. Эдгар видел Фила «физически ленивым» и, возможно, негодовал, считая, что это – влияние Дороти. Фил часто болел – на протяжении всего детства у него были приступы астмы, – и, большей частью, Эдгар оставлял заботы о его здоровье матери. «Дороти много ухаживала за Филипом, хотя она уделяла слишком много внимания его очкам, его зубам и разным лекарствам», – вспоминал Эдгар. Среди лекарств Фила были пилюли с эфедрином (один из амфетаминов), которые он принимал против астмы.

О своей раздвоенности Фил писал в часто переиздаваемом коротком рассказе 1954 года «Отец-двойник»[30]. Основной сюжет таков: юный мальчик Чарльз узнает, что его отец Тэд (домашнее имя Эдгара) был убит и подменен зловещей, чуждой формой жизни:

У нового Тэда – в отличие от Эдгара с его «взрослым» подходом к воспитанию ребенка – не было сомнений в том, чтобы шлепать юных мальчиков, которые выглядят чудаковато для обыденной реальности. Фил позднее писал об «Отце-двойнике»: «У меня всегда было такое впечатление, когда я был маленьким, что мой отец представлял собою двух человек – одного хорошего, другого плохого. Когда исчезал хороший отец, его место занимал отец плохой. Я полагаю, что у многих маленьких детей было такое же чувство. А что, если это действительно так?»

Одним из странных аспектов рассказа является хладнокровие Чарльза: после короткого плача восьмилетний мальчик становится последовательным мстителем. «Хороший» отец невиновен в поступках «плохого» чуждого самозванца – художественный прием, который не только скрывает гнев (подразумевающий убийство чужака), но также уподобляется гностической точке зрения, что наш мир сотворен злобным демиургом, а не милостивым высшим божеством, которое скрыто в космосе. Очарованность взрослого Фила гностицизмом, может быть, в какой-то степени возникала из необходимости интеллектуально прочувствовать ту устойчивую боль, которую вызывали вспышки гнева Эдгара и его полный уход (бегство) из жизни Фила.

Эдгар и Дороти развелись в 1933 году, на самом пике Великой депрессии. Национальное управление экономического восстановления предложило Эдгару открыть офис в Рено, штат Невада. Дороти отказалась переезжать и консультировалась у психиатра, который заверил ее, что развод не причинит ущерба Филу. Психиатр чудовищно ошибался: у Фила было такое чувство, что отец бросил его, и это его глубоко ранило. Что касается Эдгара, то его первой реакцией было недоумение. «Это было как гром среди ясного неба», – вспоминал он пятьдесят лет спустя.

Что, в конце концов, разделило эту пару? Линн Сесил, ставшая позднее падчерицей Дороти, замечала: «Частично проблема заключалась в том, что Дороти, подрастая, слишком быстро «созрела». Но главной причиной было то, что Эдгар был чрезвычайно ревнив. Она не могла выносить этого – он ревновал ее к любому, кто только взглянул бы на нее». К тому времени Дороти была стройной, с темными волосами до плеч и с чертами лица, напоминавшими царившую тогда на киноэкранах красавицу Грету Гарбо. Но Фил никогда не говорил, что у Дороти были любовники в годы его детства и отрочества и даже обходительные ухажеры.

Свобода, которую страстно желала Дороти, была не сексуального, а психологического характера: независимость, право растить своего сына в соответствии с ее представлениями о воспитании.

После их разлуки Дороти отправилась в свою квартиру в Беркли вместе с Бабулей, которая снова оказалась тут как тут, под рукой во время кризиса, и с Марион. В течение года Эдгар регулярно ездил туда, чтобы видеться с Филом. Но после этого битва за контроль над сыном разразилась в полную силу. В 1934 году Эдгар пригрозил, что будет бороться за собственное, единоличное попечение над сыном на тех основаниях, как Дороти объясняла это Филу, «что у него лучшее финансовое положение и он может «сделать больше» для тебя. Когда я отказалась отдавать тебя ему, он написал, что, в таком случае забудет о тебе, и тогда он откажется иметь что-то общее с кем-либо из нас. […] Я сделала колоссальную ошибку, приняв совет психиатра, который сказал мне, чтобы я позволила тебе забыть отца, чтобы я вовсе не упоминала о нем, чтобы игнорировала само его существование».

У Дороти были свои резоны опасаться законных угроз со стороны Эдгара. Она нашла работу секретарши, и ее скромные доходы с трудом могли бы обеспечить домашних служанок; по необходимости, Бабуля взяла на себя всю заботу о маленьком Филе. Дороти видела, что Бабуля «целовала и обнимала, потакала ему и кормила его сладостями, а мне все это не нравилось». Тесса Дик рассказывает, что, «когда у Фила возникали проблемы, она [Бабуля], как правило, качала головой и очень спокойно говорила: «О, Филип», – и это воздействовало на него намного сильнее, чем брюзжание матери».

Но была и темная сторона у нового жизненного устройства. Бабулин муж, Эрл, снова вернулся к своей жене (он умрет через три года, в 1937 году). Фил вспоминал его как «крупного мужчину с пламенно-рыжими волосами», который «обычно ходил вокруг дома, размахивая своим ремнем и приговаривая: «Я хочу выпороть этого мальчишку». Во время пребывания в доме Эрла и Бабули, или немного позже, у Фила обнаружились серьезные трудности с глотанием. Барри Спатс, психолог, который работал с Филом в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов, размышлял во время интервью о том, что те самые симптомы, возможно, были вызваны физическим насилием или сексуальными домогательствами со стороны Эрла. Когда Спатс во время приема спросил Фила о подобных инцидентах, тот ничего такого не припоминал.

Спатс отмечал, что жизненная история Фила демонстрирует тенденции, характерные для детей – жертв инцеста, такие как сложные отношения с семьей, злоупотребление наркотиками, повторяющиеся попытки самоубийства, значительные провалы в памяти, низкая самооценка, связанная с чувством вины, хаотический, ориентированный на кризис стиль жизни, сильная подозрительность, особенно по отношению к противоположному полу, сменяющаяся на сильную привязанность. Это лишь описания отдельных аспектов жизни Фила, которые будут детально рассмотрены в этой книге. Но подобные тенденции могут проявляться и проявляются у людей, которые не страдали от насилия.

Это свидетельство просто нельзя считать неопровержимым фактом. Примерно сорок лет спустя, в 1964 году, Филип обсуждал эту тему со своей третьей женой, Энн, в самый худший период из супружеских отношений: