— Боюсь, это не…

— Прямо сейчас.

Он в упор смотрел на женщину, пока она не поняла, что загнать обратно его не удастся.

— Да вы только посмотрите на себя! Слабенький, точно новорожденный младенец, даже ходить толком не можете! — Он по-прежнему молча смотрел на нее, и этот взгляд не позволял ей уйти. Наконец сестра сдалась и привезла кресло-каталку. Браво уселся на сиденье, и она покатила кресло по коридору.

Возле двери в палату Эммы Браво поднял руку.

— Я не хочу появляться перед сестрой в таком виде. Позвольте, я встану и войду сам.

Сиделка вздохнула.

— В теперешнем состоянии, мистер Шоу, она не заметит разницы…

— Возможно, — ответил он, — но я-то замечу.

Он поднялся, опираясь на подлокотники. Медсестра стояла рядом со скрещенными на груди руками, наблюдая за ним. Браво ухватился за косяк двери и медленно вошел в комнату.

Эмма лежала на кровати. Выглядела она ужасно. Не только глаза, но вся верхняя часть лица была плотно перебинтована. Он присел на краешек кровати, вспотев от усилий и волнения. Сердце стучало с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и оно переломает ребра.

— Браво. — Голос Эммы, мягкий, музыкальный, богатый оттенками, словно палитра художника, нарушил тишину палаты. Она произнесла одно-единственное слово, и оно уже звучало, словно песня.

— Я здесь, Эмма.

— Слава богу, ты жив. — Она нащупала его руку и горячо пожала. — Сильно тебе досталось?

— Нет. По сравнению с… — Он проглотил оставшуюся часть фразы.

— По сравнению со мной. Верно?

— Эмма!

— Не надо. Не жалей меня.

— Это не жалость.

— Правда? — резко сказала она.

— Эмма, ты имеешь полное право…

— Да брось ты, Браво! — Она отвернулась. — На кого мне обратить свой гнев? Кто сделал со мной это? — Она покачала головой. — Отвратительно. Нет, хватит с меня страха, злости и жалости к самой себе.

Огромным усилием воли она заставила себя улыбнуться, и комнату словно озарил солнечный свет. Браво моментально увидел сестру такой, какой она выходила на сцену: гордо поднятая голова, светлые волосы, большие зеленые глаза и нежно очерченные яркие губы на лице с высокими тонкими скулами, так похожем на лицо их матери… Она пела, протянув руку вперед, и Браво, слыша прекрасные звуки арий Пуччини, даже не сомневался, что маэстро, сочиняя свою музыку, мечтал именно о таком ее исполнении.

— Я провела два дня в мучительном ожидании, пока ты не пришел в сознание. Мне так хотелось оказаться рядом, услышать твой голос… — Она снова взяла его за руку. — Ты рядом, Браво, и я счастлива. Мою бесконечную ночь рассек луч света. Даже в самые черные, худшие мгновения мне удавалось забыть о себе, чтобы помолиться о твоем выздоровлении, и Бог услышал мои молитвы: ты поправляешься… Браво, я хочу, чтобы ты верил, если не ради себя, то ради меня.

Верил? Верил во что? — спросил он сам себя. Отец определенно хотел о чем-то ему рассказать, о чем-то очень важном, а Браво не смог забыть, не смог простить ему… и теперь никогда уже не узнает. Он стиснул зубы. Разве умение прощать — не главная составляющая веры?

— Эмма, отец мертв, и ты… — к горлу подкатил едкий комок, и Браво не смог договорить.

Она мягко сжала теплыми ладонями его лицо, как делала в детстве, когда Браво был расстроен или перевозбужден, и прижалась своим лбом к его лбу.

— Перестань и послушай меня, — проговорила она своим мелодичным голосом, — я знаю, у Господа есть план для всех нас, но невозможно разгадать Его замысел, когда ты охвачен гневом и бесконечно жалеешь себя.

Браво почувствовал, как вздымаются со дна души и, кипя, подступают к горлу неизбывные горечь и тоска.

— Эмма, что произошло?

— Я не знаю. Если честно, я совершенно ничего не помню, — она пожала плечами. — Возможно, это и к лучшему.

— Если бы я хоть что-то вспомнил… хотя бы что-то…

— Детектив сказал, была утечка газа. Авария. Перестань об этом думать, Браво.

Но он не мог перестать думать и не мог объяснить сестре, почему.

— Помоги мне добраться до ванной, Браво, — попросила Эмма, отвлекая его от размышлений.

Когда Браво поднялся, выяснилось, что он уже лучше держится на ногах. Они добрались до ванной без происшествий. Браво видел, что Эмма неплохо справляется, несмотря на то, что с ней произошло. Неужели сестру поддерживает ее вера, глубокая, чистая, сильная, словно первый весенний ручей?

— Давай, заходи, — сказала она, втаскивая его в ванную комнату; он не успел возразить. Эмма закрыла дверь и разжала ладонь. Браво увидел пачку сигарет и крошечную зажигалку.

— Я подкупила Марту. — Марта была личным ассистентом Эммы.

Эмма присела на краешек унитаза и закурила. Глубоко затянувшись, она задержала дыхание. Через какое-то время, выдохнув, она со смешком проговорила:

— Ну вот, теперь ты знаешь мой секрет, Браво. Загадочную глубину моему голосу, по которой сходят с ума критики, придает сигаретный дым… — Она покачала головой. — Неисповедимы пути Господни.

— Зачем Господу мог понадобиться этот взрыв?

Эмма встала.

— Браво, я слышу гнев в твоем голосе, его не скрыть. Не знаю, слышишь ли ты сам, но это звучит ужасно. У тебя такой чудесный голос, а гнев искажает, уродует его…

— Это у тебя чудесный голос, Эмма.

Она провела по его щеке подушечками пальцев.

— У нас обоих это от мамы. Может быть, — может быть — мне досталось чуточку больше…

— Я знаю, ты думаешь, я был любимцем отца, а ты — нет, — выпалил Браво то, что было у него на душе.

— Нет, Браво. Он любил и меня, но вы с ним… как сказать… Вас объединяло нечто большее. И мне было обидно видеть, что вы двое ближе друг другу, чем мне, — она повернула к нему лицо. — Ты плакал? Знаю, плакал… — Она провела кончиками пальцев по бинтам на лице. — Я завидую тебе. Мне недоступна такая роскошь.

— Ох, Эмма!

— Первые несколько часов после того, как я узнала, что произошло, были самыми ужасными. Я чувствовала, что падаю в бездонный черный колодец… Но вера — это дерево, простирающее над нами новые ветви даже во время бури. И в свое время на этих ветвях появляются плоды. Вера была мне опорой, посреди кромешного хаоса вера придавала смысл моему существованию. Та вера, что сближает людей перед лицом испытаний. — Она снова затянулась, уже не так глубоко. — Как бы мне хотелось, чтобы ты понял, Браво! Когда веришь, отчаянию не одолеть тебя. Конечно, я горюю из-за смерти отца. Я глубоко потрясена. Вместе с ним погибла часть меня самой, я никогда не обрету ее вновь. Это ты понимаешь, я знаю. Но знаю я и то, что и его гибель, и моя слепота, временная или нет, не случайны. Есть причина. Есть высший замысел, Браво. Я вижу это, и для этого мне не нужно обычное зрение.