– А если бы это и правда было игрой? – спросил Эндер. – А потом, после выпуска, нас бы приняли во флот, и мы по-настоящему пилотировали бы эти корабли или командовали соединениями? Мы убивали бы их по-настоящему?

– Да, – ответила Петра. – Но мы их не убивали. Ничего этого не было.

– Было. Жукеров больше нет.

– Ну, изучая строение их тел и биохимию их клеток, назад их не вернуть.

– Я и не собираюсь их возвращать, – сказал Эндер. – Это было бы кошмаром!

– Нет, ты сам себя пытаешься убедить, что все эти гадкие слова, которые о тебе говорят на суде, – правда, потому что, если это правда, тогда ты не заслуживаешь возвращения на Землю.

Эндер покачал головой:

– Петра, я хочу вернуться домой – даже если не смогу там остаться. И у меня нет никакого внутреннего конфликта насчет войны. Я рад, что мы сражались, рад, что победили, и рад, что все это позади.

– Но ты от всех отгородился. Мы выражали понимание, симпатию, но ты держал нас всех на расстоянии. Ты всякий раз притворяешься крайне заинтересованным, когда кто-то из нас приходит поболтать, но это выглядит не по-дружески.

Это просто возмутительно – то, что она так говорит!

– Это же обычная любезность!

– Ты никогда не говоришь «погоди секундочку», ты просто все бросаешь. Это настолько… демонстративно. Ты словно говоришь: «Я по уши занят, но все еще считаю, что отвечаю за тебя, а потому я сейчас брошу все, чем занимаюсь, потому что тебе приспичило урвать толику моего времени».

– Ух ты, – сказал Эндер. – Черт возьми, да ты столько всего обо мне понимаешь! Ты такая умная, Петра. Из девчонки вроде тебя в Боевой школе вполне мог выйти толк.

– Вот это уже намного искреннее.

– Не настолько правдиво, как то, что я сказал раньше.

– Что ты меня любишь? Эндер, ты не терапевт. И не священник. Не надо со мною нянчиться, не надо говорить мне слова, которые, по-твоему, мне нужно услышать.

– Ты права, – согласился Эндер. – Я не должен бросать все на свете, когда один из моих друзей ко мне забегает.

И он вновь взял в руки фотографии.

– Положи их.

– Ага, вот сейчас положить их уже можно, ведь ты так грубо меня об этом попросила.

– Эндер, мы все вернулись с войны, – сказала Петра. – А ты все еще там. Ты не вернулся, ты по-прежнему воюешь… с кем-то. Мы без конца говорим о тебе. Задаемся вопросом, почему ты не повернешься к нам. Продолжаем надеяться на то, что есть хоть кто-то, с кем ты разговариваешь.

– Я разговариваю с каждым, со всеми. Я болтун, каких поискать.

– Вокруг тебя каменная стена, и эти твои последние слова – новые кирпичи.

– Кирпичи – в каменной стене?

– Ага, значит, ты все же слушаешь! – возликовала она. – Эндер, я не пытаюсь лезть в твои дела. Занимайся чем хочешь и сколько хочешь…

– Я ничего не скрываю, – сказал Эндер. – Секретов у меня нет. Вся моя жизнь выложена в Сеть, она теперь достояние человечества, и меня это правда совсем не беспокоит. Я бы сказал, я даже не живу в своем теле. Только в голове. Я просто пытаюсь найти ответ на вопрос, который не дает мне покоя.

– Какой вопрос?

– Вопрос, который все время задаю королевам ульев, а они никогда не отвечают.

– Какой вопрос?

– Я все время спрашиваю их: «Почему вы погибли?»

Петра пристально всмотрелась в его лицо, пытаясь найти… что? Какой-то знак того, что он шутит?

– Эндер, они погибли, потому что мы…

– Почему они оставались там, на той планете? Почему они не сели на корабли, не полетели прочь? Они решили остаться, уже зная, какое оружие у нас есть, – знали, что оно делает и как оно работает. Они остались ждать ту битву, они знали, что мы придем.

– Они сражались с нами всеми силами, какие были в их распоряжении. Эндер, они не хотели умирать. Не покончили с собой с помощью солдата-землянина.

– Королевы видели, что мы раз за разом побеждали их эскадры. Они обязаны были принять во внимание как минимум вероятность очередной нашей победы. И все-таки остались.

– Ну, они остались.

– И им не нужно было доказывать своим солдатам лояльность или храбрость. Рабочие и солдаты были для них, можно сказать, частями тела. Ведь ты не сказала бы: «Я должна так поступить – хочу, чтобы мои руки знали, какая я отважная».

– Вижу, ты все это обстоятельно обдумал. Навязчивая идея, граничит с безумием. Пофиг, лишь бы ты был счастлив! Знаешь, ведь ты же счастлив. Об этом говорит весь Эрос, как весело всегда выглядит мальчишка Виггин. Но тебе лучше не свистеть так много, люди от твоего свиста с ума сходят.

– Петра, я закончил дело своей жизни. Не думаю, что мне позволят вернуться на Землю, даже на короткое время. Мне неприятно так думать, меня это бесит, – но я могу это понять. И в каком-то смысле не имею ничего против. У меня было столько ответственности, сколько никогда больше не захочется. Я справился. Я в отставке. Я ничего никому не должен. Так что я решил подумать о том, что меня по-настоящему беспокоит. О проблеме, которую должен разрешить.

Эндер толкнул к ней фотографии, лежащие на библиотечном столе.

– Кто эти люди? – спросил он.

Петра посмотрела на снимки мертвых личинок и жукеров-рабочих и сказала:

– Эндер, они не люди. Они жукеры. И они мертвы.

– Петра, все эти годы я пытался их понять – изо всех сил. Пытался узнать их лучше, чем самых близких людей. Старался их полюбить. Чтобы воспользоваться этим знанием и уничтожить их. Теперь они уничтожены, но это не значит, что я могу просто выбросить их из головы.

Лицо Петры осветилось.

– Поняла! Вот теперь я наконец поняла.

– Что поняла?

– Почему ты такой странный, Эндер Виггин, сэр. Ты совсем не странный.

– Если ты считаешь, что я не странный, это лишь доказывает, что ты меня не понимаешь.

– Мы, все остальные, мы сражались в войне, и победили, и отправились по домам. Но ты, Эндер, – ты был женат на жукерах! И когда война закончилась, ты стал вдовцом.

Эндер вздохнул и откатился прямо в кресле от стола.

– Я не шучу, – пояснила Петра. – Это как когда умер мой прадед. Прабабушка всегда о нем пеклась, и было больно смотреть, как скверно он с ней обращается, а она просто делала все, что он потребует, – а мама говорила мне: «Никогда, слышишь, никогда не выходи за мужчину, который так с тобой обращается». Когда прадед умер, можно было подумать, что прабабушка вздохнет с облегчением. Свобода – наконец-то! Но нет, куда там. Она была потеряна. Она без конца его искала. Все время говорила о том, что она для него делает. «Это нельзя, то тоже нельзя, Бабо это не понравится»… Пока мой дед – ее сын – не сказал ей: «Его больше нет».