— Вас что-то беспокоит, Грифф?

— Почему именно я? — он повернулся к супружеской паре.

— Я уже объяснил, — ответил Спикмен.

— Вокруг полно светловолосых и голубоглазых парней.

— Но ни у кого нет таких генов. У вас есть все, что мы могли бы желать для своего ребенка. Сила, удивительная выносливость, скорость, ловкость и даже превосходное зрение и сверхъестественная координация. Статьи о вас публиковались не только в спортивных, но и в медицинских журналах — о том, что вы совершенный образец мужского тела.

Грифф вспомнил статьи, написанные тренерами и специалистами по спортивной медицине, один из которых даже назвал его «биологическим шедевром». Ему досталось за это в раздевалке, когда товарищи по команде подтрунивали над его так называемым совершенством, выдумывая самые жестокие способы его проверки. Другое дело, в постели с девчонками. Они действительно кайфовали от его «шедевра».

Но он также вспомнил язвительные редакционные статьи после того, как он совершил «грехопадение». Его проклинали не только за совершенное преступление, но и за то, что он не смог правильно распорядиться тем, что ему было дано Богом.

Дано Богом — эту фразу он помнил хорошо.

Люди, которые им восхищались, вряд ли бы продолжали считать его совершенством, если бы узнали, кто его зачал. Если бы мистер и миссис Спикмен видели его родителей, у них тоже возникли бы сомнения. Захотели бы они, чтобы в жилах их ребенка текла кровь его отца и матери?

— Вы ничего не знаете о моем происхождении. Может, мне просто повезло получить несколько генов, которые случайно сложились в нужном порядке. Может, другая их комбинация обеспечит ребенку дурные наклонности.

— Такая вероятность существует всегда, независимо от того, кто будет донором спермы, даже я сам, — сказал Спикмен. — Почему вы пытаетесь отговорить нас, Грифф?

— Я не пытаюсь.

Хотя до определенной степени Спикмен был прав. Грифф пять лет провел в тюрьме, размышляя о неверном выборе, который он сделал. Если он чему и научился за это время, так это не бросаться в воду, пока точно не узнает глубину.

— Я просто не хочу увязнуть во всем этом, чтобы вы не обвинили меня, если что-то пойдет не так.

— А что может пойти не так? — спросила Лаура.

— Вы, наверное, не очень опытны в таких делах, да? — Он усмехнулся. — Поверьте мне, может случиться все, что угодно. А что, если я подделаю медицинское заключение?

— Вы хотите сказать, что у вас может оказаться низкий уровень сперматозоидов? — спросил Спикмен.

Грифф кивнул.

— У вас есть причина для такого предположения?

— Нет. Но я не знаю. Просто спрашиваю. А вдруг?

— Мы надеемся, что вы не станете подделывать справку. — Спикмен сделал паузу, а потом добавил: — Думаю, у вас остатки тюремной паранойи.

— Вы чертовски правы.

В комнате повисло тяжелое молчание. Спикмен потер подбородок, как будто подыскивал нужные слова.

— Раз уж мы затронули эту тему, давайте поговорим о вашем тюремном заключении.

— А что такое? — Грифф поднял голову.

— Должен признаться, что оно сыграло свою роль в том, что я выбрал именно вас.

Грифф удивленно вскинул брови.

— Хотите сказать, что дело не только в моем физическом совершенстве?

— Вы обманули свою команду, лигу и болельщиков. — Спикмен будто бы рассуждал вслух. — Вы стали персоной нон-грата, Грифф. Боюсь, теперь вы будете объектом для оскорблений.

— До сих пор у меня не было никаких конфликтов.

— Прошло еще очень мало времени, — сказала Лаура.

Их рассудительный тон раздражал его.

— Я не собираюсь завоевывать себе популярность, понятно? Я сжульничал и нарушил закон. И наказан за преступление. Все это в прошлом.

— Но еще остался букмекер, который умер, — Лаура по-прежнему говорила спокойно.

Грифф ждал, когда всплывет эта тема. Если у них хоть немного варят котелки — а по всему было видно, что это так, — они обязательно должны были спросить о Бэнди. Странно только, что эту деликатную тему затронула жена.

— Билл Бэнди не умер, миссис Спикмен. Его убили.

— И в этом подозревали вас.

— Меня допрашивали.

— Вас арестовали.

— Но не предъявили обвинения.

— Никому не предъявили.

— И что?

— Убийство осталось нераскрытым.

— Это не моя проблема.

— Надеюсь, не ваша.

— Какого черта…

— Это сделали вы?

— Нет!

Быстрая перестрелка сменилась напряженным молчанием, прерывать которое Грифф не собирался. Он уже сказал все, что должен был. Он не убивал Билла Бэнди. И точка. Конец.

— Тем не менее, — тихим и примирительным голосом гробовщика заговорил Спикмен, — тень подозрения пала на вас, Грифф. Вас в конце концов отпустили в связи с недостатком доказательств, но это не может служить вам стопроцентным оправданием.

— Послушайте, если вы думаете, что я убил Бэнди, то какого черта я здесь делаю? — В Гриффе просыпалась злость. — Почему вы хотите, чтобы я стал отцом вашего ребенка?

— Мы не думаем, что вы совершили убийство, — сказал Спикмен. — Мы даже в этом уверены.

Грифф перевел сердитый взгляд на Лауру, пытаясь понять, разделяет ли она убежденность мужа в его невиновности. Выражение ее лица оставалось бесстрастным, не обвиняющим, но и, черт побери, не оправдывающим.

Тогда почему она нанимает его, чтобы он переспал с ней? Нужно ли ему это оскорбление?

К сожалению, нужно. Ему нужны деньги. Он должен снова встать на ноги, а шестьсот тысяч баксов — неплохой старт. Черт с ними, с ней, если она думает, что это он укокошил Бэнди. В любом случае их это не очень беспокоит, иначе его бы здесь не было. Они не только чокнутые, но еще и лицемеры.

— Убийство Бэнди, а также федеральные преступления, за которые вы были осуждены, поставили против вашего имени черную метку, Грифф, — сказал Спикмен.

— Я это знаю.

— Поэтому каковы шансы, что кто-то здесь возьмет вас на работу? Велика ли возможность, что кто-то наймет вас даже за меньшую сумму, чем предлагаем мы с Лаурой?

Ответ был очевиден, и Грифф решил не тратить на него слова.

— Ваши перспективы туманны. Вы не можете играть в футбол. Вы не можете работать тренером. Вы не можете говорить или писать о футболе, потому что ни одно из средств массовой информации не передаст ни одного вашего слова. Вы признали, что вам пришлось продать все свое имущество, чтобы рассчитаться с долгами, и это значит, что у вас ничего не осталось даже на черный день.