В последующие дни она обратила внимание и на другие его особенности. Например, что он редко брал с собой конспекты, но если его вызывали, отвечал очень толково. Было очевидно, что он не просто изучает материал, а много над ним думает. Лайла вдруг обнаружила, что после одного из блестящих комментариев Гордона стесняется поднять руку, боясь, что ее высказывания будут выглядеть глупыми по сравнению с его ответом. Поэтому она была застигнута врасплох, когда однажды он подошел к ней после лекции и сказал:

— Мне понравилось, как ты говорила о Юлии Цезаре. Насчет того, что это было не предательство, поскольку Брут считал, что противостоит ему.

— Не уверена, что профессор Джонс согласится со мной, — ответила она, собирая свои книги и тетради. — Видишь ли, у меня есть собственный взгляд на вещи. — В конце концов, она была большим специалистом в области предательства. Разве не она предала свою лучшую подругу и женщину, которая практически воспитала ее? Несмотря на пройденные годы, Лайлу продолжали мучить тяжелые воспоминания: Абигейл взглядом умоляет ее, а она стоит на месте как вкопанная, не в состоянии или просто не желая сказать хоть что-то в защиту Розали. И потом, когда у нее была возможность попытаться что-то изменить, разве она хотя бы пальцем пошевелила? Нет, она даже не написала им. И теперь это чувство останется с ней до конца ее дней.

— Прости меня, кровоточащий прах!..[10] — театрально произнес Гордон, а затем продолжил уже нормальным голосом: — Как ты думаешь, он обращается здесь к Богу или к Цезарю? Или, быть может, к ним обоим?

— Возможно, он просит прощения у самого себя.

Он вытянул шею и посмотрел на нее с нескрываемым интересом. Лайла поймала себя на том, что рассматривает золотистые прожилки в его широко посаженных карих глазах и небольшой завиток в волосах над правой бровью, торчавший, словно непокорный вихор.

— Мне нравится, как ты мыслишь. — Он сделал паузу и, когда они уже выходили из лекционного зала, протянул ей руку. — Гордон ДеВрис, — представился он. — Послушай, может, выпьем по чашечке кофе, если у тебя сейчас нет занятий?

Лайла как раз шла на лекцию по курсу качественного анализа, с которым у нее были большие проблемы, и она просто не могла позволить себе пропустить ее. Тем не менее она неожиданно ответила:

— Конечно, почему бы и нет?

Они засиделись в кафе, проведя вместе час или даже больше. Она узнала, что Гордон вырос в бедной семье где-то среди холмов Теннесси. Он был старшим среди трех братьев — причем у всех были разные отцы — и с шести лет, после того как его мать сбежала в какую-то коммуну, воспитывался у дедушки с бабушкой.

— Я даже не знаю, кто мой отец, — когда Гордон говорил об этом, его голос казался совершенно бесцветным.

— Ты что, совсем не любопытен? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Не в этом дело. Начнем с того, что человеку несвойственно тосковать по тому, чего у него никогда не было. — Он сидел с задумчивым лицом, небрежно водя большим пальцем по краю пенопластовой чашечки. — Правда, время от времени, когда я встречаю на улице человека, немного похожего на меня, в голове вдруг проскакивает мысль: «А что, если это он?» Как все-таки странно: встретиться на улице с собственным отцом и не знать, что это он. — На его лице промелькнула слабая улыбка.

Лайла подумала о своих родителях, которых она нежно любила, но которые являлись источником горя и раздражения в ее жизни, и ей вдруг захотелось сказать ему в ответ: «Лучше тебе этого и не знать, можешь мне поверить». Но она понимала, что ее слова могут быть восприняты как черствость. Поэтому, когда Гордон спросил о ее семье, Лайла только коротко ответила:

— Если ты читал Теннесси Уильямса, то наверняка знаешь эту историю.

Ее воспитание по сравнению с тем, что получил Гордон, выглядело просто идиллическим. Судьбе показалось мало того, что его бросили отец и мать, и, когда Гордону исполнилось шестнадцать, умер дедушка, после чего с бабушкой случился удар, полностью подорвавший ее здоровье.

— Помощь извне мы себе позволить не могли, поэтому ухаживать за ней пришлось мне, — продолжал Гордон все тем же прозаическим тоном, явно не желая изображать из себя какого-то героя. — Мои братья старались изо всех сил, но я был старшим, и поэтому заботы по дому в основном легли на мои плечи. Должен признаться, это было нелегко. Я тогда трудился на двух работах, да еще сбивался с ног, борясь за высокие оценки, чтобы получать стипендию. Но я не хотел ничего менять. Было бы ужасно, если бы бабушку поместили в какой-то государственный приют для престарелых. По крайней мере, свои последние дни она провела дома вместе со мной, Билли и Кейтом.

— Ты, должно быть, очень любил ее. — Лайла почувствовала, как у нее сжалось горло.

Интересно, смогла бы она при определенных обстоятельствах поступить так же самоотреченно?

Он улыбнулся, и на его лице появилось нежное выражение.

— Она была мне единственной настоящей матерью.

Лайла с грустью снова подумала о Рози, которая была для нее намного больше, чем просто домоправительницей. Она была ей второй матерью.

— Что ж, я уверена, что она бы гордилась тобой, — сказала она.

Гордон пожал плечами.

— Все, чего она хотела, — это чтобы я был счастлив. Она, бывало, говорила мне: «Горди, если бы ты играл на банджо где-нибудь на перекрестке и при этом ощущал, что родился на земле именно для этого, я была бы самой счастливой бабушкой уличного музыканта в мире».

— На меня ты не производишь впечатления человека, который может играть на банджо на улице, — заметила Лайла.

— Не смог бы и двух нот взять, даже если бы от этого зависела моя жизнь, — охотно согласился он.

— Так чего же ты хочешь на самом деле?

— Ох, здесь все, как обычно. Заработать свой первый миллион, пока мне не исполнилось тридцать, — ответил он с легкостью, прятавшей за спокойным улыбающимся взглядом стальное намерение добиться своего.

Если бы Лайлу спросили, когда она влюбилась в Гордона, она бы, скорее всего, ответила, что это произошло в кафетерии. Она хорошо помнила, как сидела напротив него, прихлебывая кофе и слушая его рассказ о планах на будущее. Гордон говорил, что мечты рождаются из расплавленного желания и обретают форму на наковальне неблагоприятных обстоятельств; так было у многих исторических личностей, сумевших подняться над превратностями судьбы. Она до сих пор не забыла, как в ее голове мелькнула мысль: «Люди еще когда-нибудь напишут его биографию». Тогда она не могла знать, насколько зловеще пророческой окажется эта мысль, с той только разницей, что она ошиблась в главном: о Гордоне действительно будет написано много, но, к сожалению, ничего хорошего.

Через несколько дней они стали любовниками. К моменту окончания колледжа они были помолвлены. Их свадьба состоялась летом после выпускного бала. Гордон уже тогда начал свое восхождение по карьерной лестнице: еще во время учебы его взяли на работу в «Вертекс», где он быстро сумел выдвинуться. Когда через два года у них появился Нил, Лайла поняла, что она идет к волшебной жизни, которая ускользнула от ее родителей.