По одному мановению Аретино молчаливые bravi [12] проникнутночью в любое палаццо и – нет, не убьют хозяина, однако такого понаделают, чтовспоминать об этом не захочет ни сам хозяин, ни тем более его жена и дочь…хотя, возможно, они-то как раз и вспомнят случившееся с удовольствием!

Но еще надежнее, чем bravi, служили Аретино его живой ум,острый язык и изящное перо. Его сонетов-эпиграмм боялись самые могущественныелюди! Цецилия знавала тех, кто говаривал, осеняя себя крестным знамением:«Храни бог всякого от языка его!»

Да, Венеция избрала Аретино своим баловнем и кумиром, и вэтом были его сила, его могущество. Но не гнева всесильного вельможи опасаласьЦецилия. Больше всего она боялась потерять его расположение, его любовь… К томуже опытная распутница знала: начни она спорить, тем более строить препятствия –и его внезапная страсть к Троянде разгорится костром. Что ж, запретный плодсладок. К тому же Аретино все равно получит девку в свою постель! Даже если емудля этого понадобится разобрать монастырь по камешку. Другое дело, конечно, чтопотом он захочет ее сразу бросить, будто рваную перчатку, как чаще всего ибывало… Не лучше ли поскорее удовлетворить аппетит ненасытного Аретино и датьему то, что он хочет?

Поэтому, неприметно переведя дыхание, чтобы избавиться отрезкой боли в сердце, Цецилия произнесла (и только легкая хрипотца в голосевыдавала ее волнение и тоску):

– Ты получишь все, что хочешь, Пьетро. Сам знаешь – я несмогу тебе отказать. Но… ради святой мадонны – скажи, что ты в ней нашел?!

Пьетро медленно усмехнулся, взглянув на Цецилию. Ну конечно,от него-то не укрылась ревность, раздирающая ей душу. Да разве что-то скроетсяот этих быстрых, ястребиных глаз? И яркую розу среди серой монастырской полыниони высмотрели.

– Что нашел? – Все так же дразняще усмехаясь, Аретино вновьвзглянул в потайное окно и заслонил глаза ладонью, как бы не в силах глядеть насолнце:

– Tы посмотри! Нет, ты только посмотри!

И Цецилия снова покорно припала к окну.

Дария сидела на мраморной скамье, откинувшись на спинку, илениво плескала из кувшина воду себе на ноги. Ладонь еле двигалась; медленно,как во сне, падала вода с тонких девичьих пальцев. Розовые колени были вялоразведены, другая рука повисла вдоль тела. Опущена голова, поникли ресницы,задремали соски. Мерно, едва заметно вздымался живот. Если бы не размеренныевсплески, можно было бы подумать, будто девушка спит. Было что-тообреченно-покорное во всей ее позе, в склоненной голове. Чудилось, этоолицетворение ленивой неги, терпеливого блаженства.

Цецилия невольно зевнула, такая власть расслабленностиисходила от этой картины. Пожалуй, подойди сейчас к Дарии мужчина, она и нешелохнется, даст овладеть собою, пребывая все в том же состоянии полузабытья,несокрушимой покорности…

«Так вот в чем дело! В покорности!» – вдруг осенило Цецилию.

Этим свойством она никогда не обладала, так же как итерпением. О боже, да неужели именно этого так недостает Аретино? Именно впоисках робости и стыдливости захаживал он по ночам в монастырь чаще, чемзазывал к себе во дворец красавиц куртизанок?

Но и в этом монастыре Мизерикордия, расположенном вотдаленном и тихом квартале, откуда видна лагуна, а за ней вдали – снежные горыФриуля, он находил игривых, порочных, ненасытных, умелых любострастниц, ибоесли в Нижнем монастыре и впрямь обрекали девочек служению богу, то Верхний былне чем иным, как вместилищем утонченного распутства, весьма небрежно прикрытогочерной рясою.

К изумлению Цецилии, Пьетро не кинулся в купальню тотчас жеи не подмял под себя дремлющую девицу. Может быть, понял, что в этом случае неминовать скандала, да еще какого! Или уже тогда созрел в его уме лукавый замысел,который теперь начала приводить в исполнение Цецилия, ледяным голосом приказавсестре-воспитательнице Дарии тотчас после трапезы явиться в Верхний монастырь идоложить сестре-экономке, что в наказание она, сестра Дария, должна провестиночь в келье искушений.

Дария побелела, бросилась было к аббатисе, чтобы взмолитьсяо снисхождении. Но та уже двинулась по трапезной, наблюдая, как монашки вкушаютпищу…

Глядя на сестру Цецилию, никому, ни одному человеку в мире,не пришло бы в голову, что она сейчас едва удерживается, чтобы не молить этудуру поменяться с ней местами. Хотя бы на нынешнюю ночь!

– Мать Цецилия! О господи, о святая мадонна! Вашепреосвященство, да проснитесь же!

Цецилия открыла глаза. Пухлощекое лицо сестры-экономкирасплывалось в предрассветном полумраке и казалось еще толще.

– Что, пожар? – сердито пробормотала Цецилия, успев,впрочем, порадоваться, что и при пожаре ее не забывают титуловать как следует.Что значит выучка! Если так пойдет и дальше… Однако расширившиеся от страхаглаза сестры-экономки не располагали к дальнейшим приятным размышлениям, апотому Цецилия сделала над собой усилие и попыталась обратить свой ум к деламземным: – Так скажешь ты наконец, что произошло?

Сестра-экономка кивнула и даже приоткрыла рот, но не смоглаиздать ни звука. Белесые глаза ее вдруг задрожали и как бы вытекли на щеки, иЦецилия с изумлением поняла, что зловредная сестра Катарина, последний оплотистинно монастырского начала в Верхнем монастыре, плачет! И Цецилии показалось,что она содрогнувшимся сердцем прозрела ответ за мгновение до того, как сестраКатарина наконец-то смогла выдавить из себя ужасные слова:

– Сестра Дария… повесилась!

Цецилия еще мгновение глядела в плачущее лицо незрячими,остановившимися глазами. Не сразу до нее дошел смысл фразы, а еще – открытие,что за окном разгорается рассвет и, значит, она проспала у себя в покоях (языкне поворачивался назвать их кельею!) всю ночь обольщения Троянды.