Вообще, советские и воспитанные на их работах современные российские авторы демонстрировали и демонстрируют полное непонимание психологии противника (точнее, нежелание ее понимать и учитывать). Реалии советской жизни (которую действительно нельзя себе представить без приписок) ничтоже сумняшеся переносятся на германскую армию Второй мировой войны, особенности русского менталитета – на менталитет немецкий... А между тем, по воспоминаниям многих немцев, побывавших в советском плену, одними из самых непривычных для них черт советской действительности были как раз показуха и приписки!115

Пытаясь доказать, что немецкие летчики-истребители широко практиковали подлог, Г.Ф.Корнюхин задается еще двумя вопросами: почему боевые счета пилотов Восточного фронта стали особенно быстро расти с конца 1942 г., т.е. в период общего отступления немцев на Востоке? (По этому поводу недоумевают и известные летчики-испытатели, фронтовики Г.А.Баевский, А.А.Щербаков и С.А.Микоян116.) И почему после перевода немецких асов с Восточного фронта на Западный или в ПВО Германии их счета начинали расти гораздо медленнее? Не потому ли, что отступление немецких войск увеличивало возможности для приписывания себе заведомо не одержанных воздушных побед, а борьба в воздухе над Германией – уменьшала? Ведь в первом случае доклады летчиков и подтверждения, сделанные их коллегами, нельзя было проверить: район воздушного боя, как правило, быстро переходил под контроль советских войск. А во втором случае все сбитые самолеты падали на немецкой территории, и заведомо ложные доклады можно было поэтому легко опровергнуть...117 Однако у фактов, подмеченных Г.Ф.Корнюхиным, есть гораздо более простое объяснение. Советских самолетов после 1942 г. немцы стали сбивать больше потому, что численность советских ВВС в это время непрерывно возрастала, а численность немецких истребителей на Восточном фронте топталась на месте (см. ниже табл. 4 и 6). У немцев просто стало гораздо больше целей в воздухе! А сравнительно небольшое число воздушных побед, одержанных немецкими асами Восточного фронта на Западе, объясняется значительно менее благоприятными для немцев условиями воздушной войны. На Западе им приходилось сражаться с громадными соединениями тяжелых бомбардировщиков, летевших в плотном строю и создававших вокруг себя плотную же завесу огня сотен крупнокалиберных пулеметов, а также с огромными «стадами» американских и английских истребителей, выучка пилотов которых была гораздо выше, чем у основной массы советских летчиков. Красноречивы признания одного из ведущих асов люфтваффе Х.Филиппа, сделанные им вскоре после перевода в апреле 1943 г. из воевавшей на Востоке 54-й истребительной эскадры в защищавшую небо Германии 1-ю: «Сражаться с двумя десятками русских истребителей, так и жаждущих, чтобы их ужалили, или с английскими «Спитфайрами» [в «битве за Англию» в 1940 г. – А.С.] было в радость. И никто не задумывался при этом над смыслом жизни. Но когда на тебя летят семьдесят огромных «летающих крепостей» [американских бомбардировщиков Боинг В-17. – А.С.], вся твоя грешная жизнь проносится в памяти за считаные секунды»118. «Любой, летавший в составе ПВО рейха, рано или поздно «сгорал», – подытоживает чуть не попавший в мае 1944-го в эту ПВО ас Восточного фронта В.Липферт. – То же самое могло случиться и в ходе боев с русскими, но здесь были намного более высокие шансы вернуться домой целым»119.

В общем, мнение о том, что пилоты люфтваффе сплошь и рядом подтверждали в корыстных целях (по сговору или без оного) заведомо ложные претензии своих коллег на воздушные победы, – это мнение надо признать совершенно безосновательным. Другое дело, что гарантией достоверности воздушной победы подтверждения других участников воздушного боя действительно не являются. И не могут являться: ведь эти другие летчики далеко не всегда находились в лучших условиях для наблюдения, нежели пилот, выполнявший атаку. Зачастую они точно так же не имели возможности проследить за дальнейшим поведением обстрелянного кем-либо самолета, как и тот, кто его обстрелял, – и точно так же уверяли себя в том, что самолет все-таки сбит – раз провалился вниз, вошел в пике, задымил и т.п.

Итак, немецкие требования к подтверждению факта воздушной победы отнюдь не гарантировали достоверность всех официально засчитываемых летчикам-истребителям побед. А советские?

Фотокинопулеметы на советских истребителях – и то не на всех – появились только в конце войны (причем в ряде случаев полковое начальство не желало организовывать их использование – зарядку, проявку пленок и т.п.120), и перечень требуемых подтверждений обычно состоял из двух пунктов:

а) рапорты летчиков – свидетелей сбития вражеского самолета и

б) письменные подтверждения или вещественные доказательства сбития самолета, представленные наземными наблюдателями или проверяющими.

Подтверждения других летчиков – как мы только что выяснили – часто могли оказаться ложными. Да и требовать их стали только в 1942 г. Что же касается подтверждений советских наземных наблюдателей, то в нашей литературе они считаются источником, стопроцентно достоверным. В этой связи многие отечественные авторы (а также и многие летчики-фронтовики) часто подчеркивают особую требовательность, якобы проявлявшуюся здесь советским авиационным командованием. Утверждается, что, в отличие от люфтваффе, в советских ВВС самолет, чье падение не подтвердили наземные войска, как сбитый не засчитывался – и что все победы, официально засчитанные советским летчикам-истребителям, являются поэтому – в отличие от засчитанных немцам – стопроцентно достоверными. И что общая цифра советских воздушных побед является даже заниженной: ведь наземные войска не имели возможности подтвердить сбитие тех самолетов, которые упали на территорию, контролируемую противником...121

Факты, однако, показывают, что свои обязанности по подтверждению воздушных побед советские наземные войска зачастую выполняли в высшей степени безответственно. Например, после воздушного боя, прошедшего 19 апреля 1943 г. в районе заполярного аэродрома Ваенга-2, расположенные близ Мурманска посты ВНОС (службы воздушного наблюдения, оповещения и связи) и 72-я и 542-я зенитно-артиллерийские батареи 190-го зенитно-артиллерийского полка подтвердили доклады летчиков 2-го гвардейского истребительного полка 6-й истребительной авиабригады ВВС Северного флота о сбитии четырех немецких самолетов. На землю тогда действительно упали четыре машины, однако немецкой была лишь одна из них – Bf109G-2 обер-фельдфебеля Р.Мюллера из II группы 5-й истребительной эскадры, а три других (два истребителя Хаукер «Харрикейн» и «Аэрокобра») принадлежали советским ВВС122. Но вносовцы и зенитчики, увидев падение четырех самолетов, не стали разбираться, чьи они, и доложили по телефону обо всех четырех как о немецких! Ведь «по неписаному правилу любой неопознанный самолет считался вражеским! Также со счетов нельзя сбрасывать и человеческий фактор... Ведь каждому советскому человеку хотелось, чтобы на землю падал не наш, а ненавистный самолет с крестами»...123 Определить же тип падающего самолета с земли было очень трудно – тем паче, что в наблюдатели ВНОС «обычно направляли красноармейцев, годных разве что к нестроевой службе»124. («[...] Это не посты ВНОС, а несчастье, – сетовал еще в 1937 г. полковник С.П.Денисов. – Летит одномоторный У-2, так говорят: летит 3-моторный, хвостом вперед и т.д.»125.) А между тем запись «Подтверждено постами ВНОС» в ежедневных оперативных сводках действовавших в Заполярье авиасоединений появлялась именно на основании этих телефонных докладов, сделанных постами сразу после боя! (В дальнейшем пост высылал к месту падения самолета поисковую группу, но рапорт ее командира авиаторам уже не направлялся, а оседал в штабе Мурманского района ПВО.)