элементов при программировании системы»24. В условиях унифицирующей кибернетической гипотезы абстрактная аксиома потенциально революционного противостояния – классовой борьбы, «сообщества людей» (Gemeinwesen) или «общественно-живого» против Капитала, general intellect против эксплуатации, «множественности» против «Империи», «творчества» или «мастерства» против труда, «общественного богатства» против рыночной стоимости, и т. д. – в конечном счёте служит политическому проекту всеобщей интеграции в общество. Критика политической экономики и экология не критикуют сам род экономики, свойственный капитализму, или объединяющий и систематизирующий взгляд, свойственный кибернетике, но парадоксальным образом делают их двигателем собственной освободительной историософии. Их телеология идёт уже не от пролетариата и не от природы, а от Капитала. И программа у них исключительно как у социальной экономики, «солидарной экономики», «преобразования способа производства» не через передачу средств производства коллективам или государству, но через коллективное принятие производственных решений. Как заявляет, например, какой-нибудь Ян Мулье-Бутан, речь в итоге о том, чтобы признать «общественный коллективный характер создания богатства», чтобы наделить ценностью умение жить как сограждане. Такой псевдокоммунизм сводится к экономическому демократизму, к проекту воссоздания «пост-фордистского» Государства, снизу. Общественная кооперация подаётся здесь как всегда-уже существующая, без этической несоизмеримости, без преломлений внутри круговорота аффектов, без проблем сообществ.

Маршрут Тони Негри внутри «Автономии»25, а затем и туманное скопление его учеников во Франции и англо-саксонском мире показывает, насколько позволяет марксизм такое соскальзывание в сторону воли к воле, «бесконечной мобилизации», что гарантирует в будущем неизбежное поражение от кибернетической гипотезы. Она же как раз спокойно может подключаться к метафизике производства, покрывающей весь марксизм, которую Тони Негри доводит до предела, объявляя любой аффект, любую эмоцию, любую коммуникацию в конечном счёте трудом. С этой точки зрения, любой аутопоэзис, самовоспроизводство, самоорганизация и автономия – категории, играющие равнозначную роль в различных дискурсивных построениях, откуда они вышли. Требования, вдохновлённые такой критикой политической экономии, будь то базовый доход или «паспорта всем», направлены в своей сути на одну лишь сферу производства. Если некоторые, кто требует сегодня базовый доход, и отказались от идеи заставить всех работать, долгое время господствовавшей в движениях безработных – то есть от веры в фундаментальную стоимость труда, – то только парадоксальным образом унаследовав при этом ограничительное толкование стоимости как «стоимости труда». Вот почему они могут не догадываться, что в итоге делают свой вклад в улучшение круговорота товаров и людей.

Однако именно по причине того, что стоимость не может в конечном счёте определяться лишь тем, что в ходу в производственной сфере, теперь нужно перенаправлять политическое действие – я имею в виду забастовку, например, не говоря уже о всеобщей стачке – на сферу оборота продукции и информации. Разве не ясно, что требование «паспорта всем», если оно будет удовлетворено, просто увеличит мобильность рабочей силы в мировом масштабе, что давно поняли американские либеральные мыслители? А что до базовой зарплаты, если она будет введена, разве это не введёт попросту ещё один источник дохода в обращение стоимости? Это будет лишь формальным эквивалентом инвестиций системы в свой «человеческий капитал», всего лишь кредитом, предполагающим будущее производство. В условиях текущей реструктуризации капитализма такое требование можно сравнить с неокейнсианским предложением оживления «эффективного спроса», что может служить страховочной сеткой для желаемого развития «Новой экономики». Потому многие экономисты и присоединились к идее «безусловного дохода» или «гражданской зарплаты». Оправдывает её, по мнению самого Негри и его сторонников, некий общественный долг капитализма перед «массами». И если выше я писал, что марксизм Негри работал, как и все остальные виды марксизма, на абстрактной аксиоме общественного противостояния, это потому, что он имеет конкретную потребность в выдумке про единое общественное тело. В дни самых ярых наступательных действий, какие пережила Франция во время движения безработных зимой 1997–1998 годов, он стремится к созданию нового общественного договора, именуемого коммунистическим. Внутри классической политики негризм уже играет роль авангарда экологических движений.

Чтобы найти интеллектуальные предпосылки этой слепой веры в общество как в потенциальный объект и субъект договора, как в совокупность равнозначных элементов, как в однородный класс, органическое тело, нужно вернуться к 1950-м годам, когда усиливающееся разложение рабочего класса в западных обществах стало беспокоить теоретиков марксизма, поскольку подрывало аксиому классовой борьбы. Некоторые выискивают в «Экономических рукописях» Маркса предвестие, предвосхищение того, что происходит с капитализмом и его пролетариатом. В отрывке о машинах Маркс предвидит, что в разгар фазы индустриализации индивидуальный труд может перестать быть источником прибавочной стоимости, потому что «всеобщее общественное знание» станет непосредственной производственной силой. Такой капитализм, который сегодня ЛЮДИ называют «когнитивным», уже не встретит противодействия пролетариата, порождённого на крупных мануфактурах. Маркс предполагает, что на его место придёт «общественный индивид». Он уточняет причину этого неотвратимого переворота: «Капитал вызывает к жизни все силы науки и природы, точно так же, как и силы общественной комбинации и социального общения, – для того чтобы созидание богатства сделать независимым (относительно) от затраченного на это созидание рабочего времени. […] В действительности они представляют собой материальные условия для того, чтобы взорвать эту основу»26. Системное противоречие, катастрофическое несоответствие заключается в том, что Капитал всегда измеряет стоимость в трудочасах, и в то же время из-за прироста производительности, который даёт автоматизация, ему нужно их сокращать. В итоге капитализм обречён, так как одновременно требует больше труда и меньше труда. Эхо экономического кризиса 1970-х, череда протестов, которые идут в Италии уже больше десяти лет, неожиданно подстёгивают такую телеологию. Кажется, до утопии, когда машины будут работать вместо нас, рукой подать. Творческое начало, общественный индивид, «всеобщий интеллект» – студенческая молодёжь, образованные маргиналы, работники интеллектуального труда – вне условий эксплуатации станут новым субъектом грядущего коммунизма. Для некоторых, среди которых Негри и Касториадис, но также и ситуационисты, это значит, что новый революционный субъект вернёт себе собственное «творческое начало», или «воображение», которое отняли у него трудовые отношения, и сделает нерабочее время новой базой для освобождения своего «я» и коллективности. Автономизм как политическое движение будет основан на этих умозаключениях.

В 1973 году Лиотар, который долгое время общался с Касториадисом в группе «Социализм или варварство», отмечает, что этот новый марксистский или постмарксистский дискурс «всеобщего интеллекта» практически неотличим от дискурса новой политической экономии: «Тело машин, […] называемое вами социальным субъектом и общей производительной силой человека, – не что иное, как тело современного капитала. Обсуждаемое здесь знание ни в коей мере не является достоянием всех индивидов, оно раздельно, оно – момент в метаморфозе капитала, подчиняющийся ей в той же мере, что и ей управляющий»27. Возложенная на коллективный интеллект надежда ставит этическую проблему, с которой сегодня мы сталкиваемся в утопиях