Как говорилось выше, типичная государственная власть современного типа до сих пор мыслит революцию в категориях марксизма (даже если кадры этой власти о Марксе не слышали). Это внедрено в сознание системой образования, которое построено на постулатах и логических нормах Просвещения. “Бархатные” революции не могут быть описаны и поняты в понятиях теорий революции Маркса и Ленина. Даже Грамши задал лишь методологическую канву для их понимания. В социокультурном плане это революции постмодерна, генетически связанные с революцией 1968 г. во Франции.

Главное заключается не в каких-то отдельных аспектах этого явления, а в том, что оно представляет собой совершенно новую, незнакомую власти систему. М.Ремизов отметил уже очевидную, но почти еще непонятую вещь: “Сам феномен бархатных революций имеет абсолютно неклассическую, постсовременную природу. Он принадлежит неоимперскому миру, а не старому доброму миру суверенных наций”.

Итак, первое принципиальное качество “бархатных” революций, которое использует мировоззренческую слабость (механицизм мышления) государственной бюрократии – их ненасильственный характер или, по меньшей мере, создание полной иллюзии безопасного ненасильственного развития событий. Он нейтрализует главную силу, которую государство готовит для отражения революции – его силовые структуры.

Конечно, все революции и вообще все попытки борьбы с властью, в том числе в их насильственной фазе, всегда содержали и “бархатную” составляющую, использовали методы ненасильственного давления на власть. Популярное американское руководство по проведению “бархатных” революций (Дж.Шарп) гласит: “Случаи ненасильственного сопротивления известны еще примерно с 494 г д.н.э., когда плебеи лишили своей поддержки своих римских хозяев-патрициев. Ненасильственная борьба применялась в различные эпохи народами не только Европы, но и Азии, Африки, обеих Америк, Австралазии и островов Тихого океана”. Во Франции знаменитый поход женщин на Версаль, возглавленный проституткой Теруань де Мерикур, привел к фактическому падению французской монархии за три года до ее юридического упразднения. Этот опыт изучался, арсенал методов постоянно расширялся.

Дж.Шарп пишет: “Подобно вооруженным силам, политическое неповиновение может быть использовано в различных целях, от оказания влияния на противников с целью вызвать определенные действия или создания условий для мирного разрешения конфликта до разрушения ненавистного режима… Ненасильственная борьба намного более сложное и разнообразное средство борьбы, чем насилие. Вместо насилия, борьба ведется психологическим, социальным, экономическим и политическим оружием, применяемым населением и общественными институтами… Любое правительство может править постольку, поскольку оно способно пополнять необходимые источники силы путем сотрудничества, подчинения и послушания со стороны населения и общественных институтов. В отличие от насилия, политическое неповиновение обладает уникальной способностью перекрывать такие источники власти”.

Пожалуй, самое крупное применение методов неповиновения в ХХ веке – успешная стратегия партии Индийский национальный конгресс по ненасильственному освобождению Индии от колониальной зависимости. Множеством “малых дел и слов” партия завоевала прочную культурную гегемонию в массе населения. Колониальная администрация и проанглийская элита были бессильны что-либо противопоставить – они утратили необходимый минимум согласия масс на поддержание прежнего порядка.

Вот более близкий для нас пример – начало революции 1905 г. Одним из важных принципов государственного устройства царской России был запрет на подачу петиций. Только дворянство имело право ходатайствовать перед царем о сословных и государственных нуждах, но и это право было ликвидировано в 1865 г. Участие в составлении прошений, в которых можно было усмотреть постановку общественно значимых вопросов, по закону строго каралось, особенно если прошение предназначалось к подаче самому царю.

В 1904 г. обострился конфликт царского правительства с земским движением. Земцы пытались склонить царскую власть на путь реформ, предоставляя ей инициативу, чтобы реформы не выглядели результатом давления снизу. Но это не было принято царем, он отвечал, что реформ “хотят только интеллигенты, а народ не хочет”. Царь запретил проводить земский съезд, но его по обоюдному согласию провели как частное совещание.

Вслед за земским съездом 1904 г. либеральная оппозиция прибегла к новой форме легальной борьбы – она начала “банкетную кампанию”. В губернских городах собирались многолюдные банкеты с участием радикальной интеллигенции, произносились речи, выдвигались конституционные требования и принимались резолюции. Хотя над этими банкетами подшучивали (конституционные требования “за осетриной с хреном”), они ставили режим в трудное положение. Репрессии против участников банкета выглядели бы глупо и были неэффективны, так что оппозиционные выступления оказались легализованы явочным порядком и стали привычными. Директор Департамента полиции А.А.Лопухин считал банкеты более вредными, чем студенческие демонстрации.

Резолюции банкетов оформлялись как петиции, которые были запрещены законом. Таким образом, и петиции были де-факто легализованы. Дошло до того, что петицию с требованием участия выборных представителей в законодательстве написали собравшиеся в Москве 23 губернских предводителя дворянства. Затем московская городская дума единогласно постановила направить правительству требования, аналогичные решениям земского съезда.

Власть почувствовала себя в ловушке, а в этих условиях принятие любого решения сопряжено с большой неустранимой неопределенностью – трудно оценить последствия. В таком состоянии нередко предпринимаются действия, которые и современникам, и будущим историкам кажутся необъяснимыми, неадекватными или даже абсурдными. Обычно в массовом сознании возникает даже идея, что эти действия являются результатом заговора каких-то дьявольски хитрых теневых сил.

Так царским правительством было принято решение о расстреле мирной демонстрации рабочих 9 января 1905 г. (“Кровавое воскресенье”). Трудно восстановить логику рассуждений, которые привели к этому беспрецедентному для российского государства решению, имевшему катастрофические последствия. С точки зрения формально действующего права намерение рабочих прийти с хоругвями к Зимнему дворцу и подать царю петицию было преступлением. Исходя из этих формальных норм права власти и решили не допустить демонстрантов с петицией в центр Петербурга.

Но эта логика была несостоятельной, поскольку на деле право петиций уже было введено в России явочным порядком во время широкой “банкетной кампании” либералов в 1904 г. Право подать царю прошение быстро укоренилось в массовом сознании и уже воспринималось как естественное право. Таким образом, возникло резкое противоречие между представлением о праве у государственной верхушки и у рабочей массы, и после расстрела власть стала в глазах рабочих нелегитимной. Так ненасильственные акции либеральных кадетов, которые власть не решилась и не сумела пресечь, создали условия для тоже ненасильственной акции рабочих, на которую власти ответили массированным насилием – и был запущен маховик революции.