Пока мы шли по дороге, погруженные в невеселые мысли о своем будущем, переводчик в задней части повозки развлекался с девушками. Он делал это так, будто нас не существовало. Главной задачей русских было следить за нами, чтобы мы не сбежали. Куда, кстати, мы могли деться? Куда ни глянь, повсюду были русские. Предыдущий опыт научил меня, что нигде уже не пройдешь незамеченным.

Небо затянуло тучами. Стало холодать. Погода и плен вогнали меня в депрессию. Мы проезжали по деревне, где увидели три подорванных русских танка. Несколько немецких сгоревших танков также стояли в поле. Как-то наша часть колонны сделала привал, так как охранник хотел настрелять уток себе для ужина. Застрелив двух, он велел перенести их в повозку. Наконец, пройдя по дороге несколько часов, мы добрались до столицы Прусской Голландии, которая оказалась также разорена. К тому времени, когда мы остановились для ночевки, уже стемнело. Мужчины стали искать места, где бы расположиться, чтобы отдохнуть, а женщины занялись приготовлением уток. Поужинав полусырыми птицами, мы заснули, насколько это можно назвать сном в подобных обстоятельствах. Мы пытались спать, но едва ли это было возможно. Русские веселились. Далеко за полночь их пение стало громче. Когда они уже сильно накачались водкой, то пришли за девушками, находящимися среди нас.

Проснувшись утром, я чувствовал себя еще более уставшим, чем вечером. Все тело ныло и ломило. Тронувшись с места в 7.30 утра, мы промаршировали через весь город и пришли в деревню, где нас разместили в большом танцевальном зале какого-то клуба, заперев дверь.

Я обвел взглядом помещение и обнаружил календарь, отпечатанный на старой газете. Этот самый календарь позднее стал моим верным спутником, таким, каким бывает дневник или ежедневник. Среди нас, пленников, было несколько немецких солдат, часть из которых отправили в город в тот же день. После их отъезда в помещении стало свободнее. Будучи членом гитлерюгенда, я был готов к лагерной жизни, поэтому не находил ситуацию критической. А вот для женщин, которые с детства привыкли спать на кроватях, эти условия оказались слишком жесткими.

Всю ночь я молился Богу. Он один был моей последней надеждой в бесконечном море разочарований и разбитых иллюзий.

На следующее утро охранники разбудили нас в семь часов. Я поежился и свернулся калачиком, замерзнув под тонким одеялом.

– Встать и построиться! – дал распоряжения переводчик.

По прибытии всех мужчин заперли на нижнем этаже барака, который и без того был переполнен. В небольшом помещении разместилось около трехсот человек. Женщин загнали наверх. Среди нас были представители всех слоев населения, имевшихся в Германии на тот момент: солдаты и офицеры, служившие в армии в различных чинах, простые жители из Восточной и Западной Пруссии, литовцы, эстонцы, латвийцы и балтийские немцы. Всех нас собрала здесь несправедливость, от которой страдал каждый.

Ежедневным нашим рационом была маленькая порция недоваренного горохового супа. Но и эта еда была необходима, потому что не всем удалось прихватить из дома какие-либо продукты. Мое место находилось рядом с несколькими литовцами. Эти люди стали такими нервными, что постоянно кричали во сне. Если у кого-то был с собой кусок хлеба, то он не мог есть его, видя, что другие смотрят на него голодными глазами.

Там на «голодном этаже» я встретил Герберта, одного из местных «вождей» гитлерюгенда. После того как он убежал из плена первый раз, русские снова его схватили, даже не позволив собрать вещи. Я выручил его, дав немного хлеба с ветчиной, а также предложил другим людям, сидевшим поблизости. Но я не мог накормить всех; мне нужно было хоть немного думать о себе. Съев совсем чуть-чуть, я отложил остальное, ожидая, что худшие времена еще впереди.

Когда мы шли через лес к баракам и проходили мимо перевернутых повозок, оставшихся от отступающей немецкой армии, я поднял буханку хлеба, видимо выпавшую из одной из них. Нагнувшись, я увидел под телегой замерзшие тела двух немецких солдат, раздавленные русским танком; это зрелище повергло меня в ужас.

На этот раз я присоединился к компании пожилых мужчин, работавших каменщиками. Мы сняли дверь с петель, положили ее на пол и использовали вместо кровати. Все же это было лучше, чем спать на цементном полу.

Здесь мы были вынуждены оставаться шесть дней. В помещении становилось невыносимо душно, стоял смрад. Обстановка была кошмарной. Потом начали вызывать людей, которые уже находились здесь до нашего прихода. Не выражая никаких эмоций, мы наблюдали за ними, когда они проходили мимо, худые, как скелеты. Какое будущее уготовано им? И что ждет нас? Наконец подошла очередь Герберта. Он торопливо попрощался, и больше я никогда его не видел.

Для остававшихся было непросто наблюдать за теми, кто уходил, потому что оставаться в переполненной комнате не было больше сил. Во всей этой сутолоке я потерял шапку. На следующий день подошел наш черед выходить, и я очень расстроился, так как мне нечего было надеть на голову. Чтобы не окоченеть от холода, мне пришлось надеть шаль. Когда охранник назвал мое имя, я пошел туда, где стояли мужчины, но он, увидев, куда я собрался, отправил меня на женскую половину. Я стянул платок, и все засмеялись, удивившись такому преображению.

Нам устроили допрос, который на этот раз был немного грубее предыдущего. Когда я не признал обвинение офицера НКВД, что служил в армии, он принялся хлестать меня, будто провинившегося мальчишку. Я ничего не мог доказать ему, но и не мог также сказать, что был солдатом, потому что никогда им не являлся. Потом русский пробормотал что-то себе под нос и крикнул:

– Убирайся отсюда!

Другой охранник запер меня вместе с несколькими другими немцами в подвале. Я разровнял под собой уголь, находившийся там, чтобы сделать себе помягче так называемую «кровать», затем лег и попытался заснуть. Пожилой мужчина, лежавший рядом, сильно стонал от полученных побоев. Русский офицер сильно избил его, когда он отказался признать то, что был членом нацистской партии. Должно быть, он чувствовал нестерпимую боль, так долго продолжались его стоны.

У НКВД были свои методы обращения с их жертвами. Одного сорокалетнего фермера, видимо, в чем-то заподозрили.

На допросе ему задали вопрос:

– Состояли ли вы когда-либо в партии?

– Нет!

– Не лгать!

– Действительно я никогда не был в партии!

Но когда фермера обыскали, у него в кармане нашли партийный значок. За столь очевидную улику его безжалостно избили. Факт находки занесли в протокол, и он был сослан как «политический».

Позднее фермер рассказал мне, что его подставили. Когда охранник сопровождал его на допрос, он почувствовал руку в своем кармане. Сначала он подумал, что охранник хочет что-нибудь украсть у него, но потом фермер осознал, что, возможно, его хотят уличить в чем-то.

Спустя какое-то время меня вместе с другими немцами вывезли в другое место и поселили на чердаке какого-то дома в городе. Здесь впервые нам дали хлеб: по два куска каждому. Там мы провели только одну ночь, а на вторую нас перевели в другую комнату.