Наконец, на второй или на третий день, мы прибыли в Неаполь в десять часов вечера и остановились, разумеется, все в одном отеле на улице Кьяйя. Вместо окна в каждой комнате была стеклянная дверь, выходившая на маленький балкон с видом на море; вдали краснел огонек и виднелась темная струйка дыма на Везувии. Не знаю, может ли кто-нибудь остаться равнодушным к Неаполю, увидев его в первый раз в жизни? На нас всех он произвел сильное впечатление; в природе и на душе было так хорошо, что мы вдруг стали необыкновенно веселы, более того – даже счастливы, несмотря на нашу страшную усталость.

Из Неаполя мы ездили в Сорренто; дорога туда, Сорренто и его окрестности прелестны. В Сорренто нам посоветовали съездить в Лазоревый грот, говорили, что до него недалеко. Однако это неправда: мы наняли большую лодку с шестью гребцами и нам пришлось плыть до грота шесть часов в открытом море, в этот день далеко не покойном.

Как все путешественники, мы поднимались на Везувий, частью на ослах, частью пешком. Везувий представлял в то время вид огненной реки, что было необыкновенно красиво; некоторые из нас прожгли сапоги, ступая на горячую лаву.

Весьма живо сохранился в моей памяти следующий случай из нашего пребывания в Неаполе. Однажды всё наше семейство пошло, по приглашению нашего знакомого доктора Циммермана, родственника моей матери, к нему в гости; семейство Герцена оставалось в отеле. От Циммермана мы возвратились поздно, однако я все-таки зашла проститься с Натальей Александровной. Когда я вошла, она стояла среди комнаты, встревоженная, с раскрасневшимся лицом; она, которая всегда была бледна. Луиза Ивановна, обыкновенно веселая и добродушная, смотрела гневно; Александр Иванович стоял у своего письменного стола задумчивый и молчаливый.

Я глядела на всех с недоумением, не зная, как уйти и что делать, но Наталья Александровна вывела меня из неловкого положения.

– Не подходи ко мне, я преступница, – сказала она с иронией, – я потеряла всё наше состояние! Я не шучу, это правда.

– Полно, Наташа, – сказал Александр Иванович с упреком, – ты знаешь, я не боюсь, я прокормлю свою семью.

– Слушай, – сказала мне Наталья Александровна с оживлением, – когда вы пошли к Циммерману, я занялась с Сашею, вдруг гарсон постучал и сказал Александру, что на улицах демонстрация, большое волнение. Александр поторопил меня. Ты знаешь темно-зеленый портфель, в нем были ломбардные билеты, векселя на разные банкирские дома, словом, всё наше состояние и маменькино тоже. Я не знала, куда его девать, оставить в отеле боялась, наконец второпях сунула его в карман, но карман был мал, портфель одним углом высовывался из него. Много раз я ощупывала его, стоя в толпе, он был тут, вдруг я почувствовала, что кто-то дернул меня, ощупала карман – пустой…

На другое утро Герцен с моим отцом занялись практической стороной этого дела. Они написали письма к банкирам, на имя которых были бланки, прося их, по случаю кражи, не платить по ним до нового уведомления; потом пошли сами к неаполитанскому банкиру, графу Торлони, чтобы посоветоваться с ним о мероприятиях для отыскания портфеля, но, к сожалению, Торлони, несмотря на графский титул, оказался очень тупым.

Более всего им помогли знакомые журналисты: они тотчас напечатали о потере портфеля, о его содержании и о вознаграждении тому, кто принесет его; потом один из журналистов пошел с Герценом в полицию, где было заявлено о пропаже. Всё это сделали так быстро, что воры не могли получить крупной суммы по векселям, а по ломбардным билетам еще менее.

Через несколько дней к журналистам явился подозрительный нищий, объяснил шепотом, что портфель найден бедными людьми и они просят вести переговоры с самим сеньором, потерявшим портфель, но отнюдь не мешать в это дело полицию. Журналисты дали наш адрес.

На следующий день к крыльцу нашего отеля подошел старик, о котором доложили Герцену. Старик ни за что не хотел войти в отель, а просил Герцена выйти к нему, на что последний согласился.

– Портфель найден, – сказал старик, – мы его отдадим, конечно, за вознаграждение, ибо мы люди бедные; только не надо мешать в это дело полицию; если вы согласны, я зайду за вами и провожу вас к нашему старшему, вы с ним столкуетесь, а потом вам принесут портфель, а вы отдадите вознаграждение.

Герцен согласился. В назначенное время старик пришел за ним, и они отправились. Пришлось идти по бог знает каким трущобам, едва ли сама полиция проникала туда когда-нибудь; на пути им встретились люди мрачной наружности, едва прикрытые какими-то лохмотьями, лежавшие на дороге и не пропускавшие их дальше. Завязался горячий спор, которого Герцен не мог понять; наконец их пропустили. Александр Иванович не имел никакого оружия в руках; эта мысль беспокоила его, когда на него со всех сторон устремлялись огненные глаза.

Наконец, преодолев все препятствия, они дошли до цели; это было нечто вроде главного штаба воров; Герцена провели к старшему, тот надменно кивнул ему и велел подать портфель.

– Тот ли вы ищите? – спросил он.

– Да, – отвечал Герцен, узнав портфель, – только я не вижу, целы ли бумаги, находившиеся в нем.

– Всё цело, – отвечал старший. – Вы безоружны, находитесь всецело в нашей власти и уйдете отсюда, как пришли, никто не тронет волоска вашего, за это я ручаюсь головою.

Потом начались переговоры, окончившиеся тем, что за сто скуди портфель принесут к нашему отелю, а Герцен вынесет деньги и получит его.

– Но, – говорил старший, – мы честные люди, дайте и вы нам честное слово, что не замешаете в это дело полицию. Мы не воры, но мы не любим полиции.

Герцен обещал. Молодой парень, явившийся на другой день с портфелем, не имел кармана, куда бы положить сто скуди, по той простой причине, что на нем не было никакой одежды; он был только прикрыт куском старого корабельного паруса; однако, это не помешало обмену совершиться благополучно.

Герцена везде поздравляли со счастливым окончанием дела, и ему приходилось расплачиваться за поздравления. «Надобно скорее убираться отсюда, – говорил он смеясь, – конца нет поздравлениям; право, они принимают меня за какого-то Монте-Кристо».

Этот эпизод немного омрачил наше веселое житье в Неаполе, и мы поспешили возвратиться в Рим.

Вскоре наступило 12 февраля 1848 года; мы собирались вечером праздновать день рождения моего отца; дамы семейства Герцен были уже у нас, чтобы сесть за стол; мы ожидали только появления Александра Ивановича, который, по обыкновению, отправился читать перед обедом вечерние газеты.

Вдруг на лестнице послышались торопливые шаги; то был Герцен со знакомым журналистом Спини. Герцен не шел, а бежал.

– Вы выиграли пари, – кричал он с лестницы, – вот и шампанское! Республика провозглашена во Франции!

С этого дня газеты были наполнены вестями о возмущениях и восстаниях, происходивших в разных странах. В Риме демонстрации проходили ежедневно; народ, очень взволнованный провозглашением во Франции республики, собирался и ходил по улицам Рима, прося реформ, напоминая о страждущих братьях в Ломбардии, произнося сочувственные речи перед французским послом, который как представитель монархии вовсе не знал, что им ответить, тем более что не получал еще никаких инструкций из Парижа. У австрийского посланника сломали герб и разделили между присутствующими эту черную птицу в память черных дел.