— А теперь возвратимся на секунду к твоему шалопаю, мерзкому и гадкому. Такой бычок раскормленный. Легкомысленный, с серьгой в ухе! Золотое кольцо в носу у свиньи! Бахвал! Болтун! Много шума из ничего! Даже твой маленький студентик-иноверец, даже он во сто крат культурней этого оскотинившегося скота!

Рахель произносит:

— Песах.

Старик замолкает, но сердце его разрывается от презрения и ненависти к этому Мики, толстозадому, в трикотажной рубашке, на которой по-английски напечатано: «Давай, куколка, давай жить на всю катушку!» Старика наполняет горечь от этих скверных времен, когда в мире не осталось никаких добрых отношений между людьми, ни снисхождения, ни прощения, ни сострадания, ни милосердия.

Два-три раза в год приходит ветеринар Мики в дом у кладбища, чтобы сделать прививки новому поколению кошек. Он из тех людей, которые любят говорить о себе в третьем лице, вплетая в свою речь всякие ласковые прозвища: «И тут я сказал себе, мол, на данном этапе Мики обязан взять себя в руки. Так дело не пойдет…»

Один из передних зубов у него сломан наполовину, что придает ему вид человека вспыльчивого и опасного. Ходит он с достоинством, но немного вприскочку, словно хищник, готовящийся к прыжку. Глаза у него мутно-серые, иногда в них сверкает сдерживаемая похоть. Разговаривая, он иногда заносит руку за спину, высвобождая штаны, зажатые между ягодицами.

Ветеринар предлагает Рахели:

— Не сделать ли мне прививку и твоему студенту-арабу, который живет у вас во дворе, в конурке? Нет?

Несмотря на подобное предложение, он задерживается у студента после того, как завершает все свои дела, и даже выигрывает у него партию в шашки.

Всевозможные слухи ходят в поселке насчет этого арабского парня, живущего у Рахели Франко. И Мики-ветеринар надеялся воспользоваться случаем, да и игрой в шашки, чтобы разнюхать, что же вообще тут происходит. И хотя не смог он сделать никаких открытий, Мики тем не менее поведал всем в деревне, что араб моложе Рахели лет на двадцать или двадцать пять, запросто может быть ее сыном. Он живет у нее под навесом во дворе, но она поставила ему туда письменный стол и этажерку для книг: интеллигент! И еще рассказывал ветеринар в деревне, что Рахель и этот парень, как бы это сказать, не совсем равнодушны друг к другу. Нет, он не видел, чтобы они держались за руки, или чего-нибудь подобного, однако прямо у него на глазах парень развешивал на веревках за домом все, что достал из стиральной машины. Даже ее белье.

6

Одетый в майку и огромные трусы, широко расставив ноги, стоял старик в ванной комнате. Вновь забыл он закрыть за собою дверь. Вновь забыл поднять сиденье унитаза перед тем, как помочиться. Сейчас он, склонившись над раковиной, ожесточенно моет, трет свое лицо, плечи, затылок. Забрызгав вокруг себя все, словно мокрая собака, отряхивающаяся от воды, старик хрипит и плещется под струей, бьющей из открытого крана. С силой зажимает он левую ноздрю, чтобы прочистить прямо над раковиной правую, а затем жестоко сминает правую ноздрю, чтобы прочистить левую, прокашливается, сплевывает пять-шесть раз, пока мокрота не исторгнется из груди его прямо на стенки раковины. И наконец он яростно вытирается толстым полотенцем, словно выскребает сковородку после жарки.

Покончив с вытиранием, старик надевает рубаху, неправильно застегивает пуговицы, увенчивает голову своим потрепанным черным беретом бронетанковых войск. Какое-то время он стоит в коридоре, колеблясь, в молчании жуя собственный язык, голова его наклонена вперед, почти под прямым углом. Затем он вновь отправляется в странствия по всем комнатам, спускается в подвал, чтобы отыскать признаки ночных земляных работ, ведущихся там. Проклинает рабочих, копавших ночью и сумевших замести все следы. А быть может, роют они глубоко, под плитами, которыми вымощен пол подвала, подкапываясь под фундамент дома, под твердые породы. Из подвала он поднимается в кухню, вновь выходит через кухонную дверь во двор, к заброшенным сараям, рассерженно шагает в самый дальний конец двора. Вернувшись, он застает Рахель за столом на веранде, проверяющей работы учеников. С лестницы он заявляет ей:

— Но, с другой стороны, ведь и сам я довольно противен. Чтобы ты знала. Так зачем же тебе этот ветеринар? Одного противного тебе недостаточно?

Затем добавляет в третьем лице, словно Рахель здесь вообще не присутствует:

— Я нуждаюсь время от времени в маленьком кусочке шоколада, чтобы подсластить немного мрак жизни, а вот она прячет от меня шоколад, словно я вор какой-то. Ничего она не понимает. Она считает, что шоколад необходим мне для баловства. Нет и нет! Шоколад мне необходим, потому что тело мое перестало вырабатывать сладость. Недостаточно уже сахара у меня в крови и тканях. Но ничего она не понимает! Она такая жестокая! Очень жестокая!

И, дойдя до самого порога своей комнаты, он останавливается, оборачивается и гневно бросает:

— А все эти кошки приносят только болезни! Блохи! Микробы!

7

Арабский студент был сыном давнего друга Дани Франко, мужа Рахели, скончавшегося в день своего пятидесятилетия. Что лежало в основе дружбы Дани Франко и отца парня, которого звали Адаль? Этого Рахель не знала, и студент не рассказывал. Быть может, он тоже не знал.

Однажды утром прошлым летом он появился здесь, представился и спросил смущенно: «Не смогу ли я снять у вас комнату?» То есть не совсем снять. Да и не совсем комнату, ибо платить ему, в общем-то, не из чего. Дани, благословенна его память, прекраснейшим человеком был он, предложил два года тому назад отцу Адаля поселить парня в одной из построек, разбросанных по двору, ибо сельхозработами никто не занимается и все постройки и навесы стоят пустые. Он, Адаль, пришел спросить, остается ли в силе полученное два года тому назад приглашение. То есть свободен ли все еще и сегодня для него один из навесов? Взамен он готов, к примеру, выполоть колючки во дворе или немного помочь в домашних работах. Дело вот в чем: кроме учебы в университете, которую он прервал на один год, он собирается писать книгу. Да. Что-то о жизни еврейской деревни в сопоставлении с жизнью деревни арабской, исследование или роман — он пока еще не решил точно, и поэтому необходимо ему уединиться на какое-то время здесь, на самом краю селения Тель-Илан. Он помнит Тель-Илан со всеми его виноградниками и фруктовыми садами, помнит горы Менаше с тех пор, как однажды побывал здесь в детстве с отцом и сестрами у дорогого Дани, благословенна его память. Дани пригласил их провести здесь почти целый день. Не помнит ли, случайно, Рахель тот их визит? Нет? Конечно, она не помнит, да и нет у нее, разумеется, никаких особых причин помнить. Но он, Адаль, не забыл и не забудет никогда. Всегда он надеялся вернуться в один прекрасный день в Тель-Илан. Вернуться в этот дом, что у высоких кипарисов рядом с кладбищем. Такой тут у вас покой, совсем не то, что в нашей деревне, которая перестает быть деревней, превращаясь в поселок с множеством магазинов и гаражей, с пыльными площадками для парковки автомобилей. Из-за этой красоты мечтал он вернуться сюда. И из-за тишины. И еще из-за других вещей, которые он, Адаль, не умеет точно сформулировать, но, быть может, именно в книге, которую он хочет написать здесь, удастся ему выразить то, что пока еще он не в силах определить. Быть может, напишет он об огромных различиях между еврейской деревней и арабской, ведь ваше селение родилось из мечты и построено по плану, а наша деревня как будто и не рождалась вовсе, а была всегда. Но все-таки есть кое-что и похожее. Мечты есть и у нас. Нет… Всякое сравнение всегда немножко фальшиво. Но то, что ему полюбилось здесь, отнюдь не кажется фальшивым. Он также умеет мариновать огурцы и варить варенье из фруктов. То есть если есть необходимость в подобных вещах. Имеется у него опыт и в работах по покраске, даже в ремонте крыш. А еще он немного пчеловод, если вдруг, как говорится у евреев в Священном Писании, захотите вы «обновить дни ваши, как древле» и создать здесь небольшую пасеку. Все это он сделает без излишнего шума, не разводя грязи. А в свои свободные часы он будет готовиться к экзаменам и начнет писать книгу.