Было непривычно есть за белоснежной скатертью, так, как полагается в хорошем буржуазном доме. После обеда я простился и пошел с Г. посмотреть на Садовую.

– Зайдем в кафе «Франсуа», – сказал я ему. В этом кафе собирались мы, все харьковские беженцы. Хотелось именно посмотреть, что делается там. Барышня меня сразу узнала. Приветливо кивнула и подошла к столику.

– Два по-варшавски и два по-турецки, – заказал Г.

Мы сидели с ним за столиком – и опять мне казалось, что это какой-то счастливый сон. Вся Садовая была запружена народом. Посередине двигались солдаты и конные разъезды; по тротуарам с обеих сторон шла непрерывная человеческая стена. И взоры почти всех, особенно молодых девиц, улыбались, как будто знакомому. И глаза многих говорили восторженно:

– Герой.

И я стал совсем юношей. Я почти плакал от счастья. И вспомнил я, что на Пушкинской живет мой приятель, приват-доцент Е. Это он говорил мне, что иду я спасти «погибшее дело». Там я должен сегодня быть.

Мое прибытие произвело целую сенсацию. Кто-то пустил слух, что наш поезд разбит, и он уже считал меня погибшим.

– Помните, вы говорили, что дело добровольцев погибло, – сказал я.

– Я ничего не понимаю. Это чудо, – ответил он.

– Да, чудо, но надо верить в чудеса, чтобы они были, – продолжал я, но, вспомнив, что уже седьмой час, а в семь мне надо быть на вокзале, поспешно откланялся.

– Оставайтесь ночевать.

– Нет, уж лучше завтра, я отпрошусь у командира сразу дня на два.

И я быстро побежал на вокзал. Улицы были совершенно темны, и на них не было ни души. Не встречались даже солдаты. Я шел по этим темным улицам со светлой и радостной душой. «Боже, – думал я, – Ты посылаешь все-таки счастье. И для того чтобы пережить один такой день, как сегодня, я готов перетерпеть еще десять ураганных обстрелов, готов быть раненным во время боя. Ты дал мне счастье, Господи, участвовать во взятии Ростова. Ты дал мне счастье положить первый камень для нашего возрождения».

13 февраля. В пути. Кущевка. На вокзале пришлось долго ждать и стало досадно, что я так торопился. Зал первого класса был совершенно пуст; только маленькая группа наших солдат стояла у одной из колонн. Несколько железнодорожных служащих с каким-то азартом складывали тюки награбленного сахара и ящики со спичками. При ярком свете электрических ламп, при полной пустоте большого зала такой грабеж казался особенно циничным.

Было около 11 часов вечера, когда я с группой наших офицеров протиснулся в вагон отходящей летучки. В вагоне было почти темно; чья-то стеариновая свеча, прикрепленная к окну, тускло освещала грязный вагон четвертого класса. Старый генерал-корниловец устраивался удобнее в одном из отделений, сбрасывая какой-то грязный матрац, лежавший на одной из скамей. Ему помогли вышвырнуть этот матрац; сразу стало свободнее.

– Господа, здесь есть места, садитесь, – сказал генерал.

Я сел как раз против него. Свеча освещала его умное и интересное лицо с подстриженной седой бородкой. В руках у него был костыль. Разговорились. Говорили о денежной валюте, об экономическом нашем крахе, о том, как во Франции исчезли сантимы и остались су. То же произошло и с нашими копейками: их нет, и самая мелкая единица, пожалуй, – это пять рублей.

– Да, Ваше Превосходительство, только вера в конечное торжество нашего дела способна поддержать наши силы, – сказал я. – И вот первый шаг сделан – Ростов взят.

Генерал как-то странно переглянулся с корниловским офицером, и от этого взгляда захолодело у меня в душе. Я вспомнил, как на вокзале подошел к нам чиновник С. и сказал:

– Мне передали из штаба Корниловской дивизии, что под Торговой и Тихорецкой обнаружен глубокий обход и поэтому Ростов будет сдан.

– Поменьше распространяйте такие панические слухи, – ответил ему резко поручик Алексей Л.

И вот теперь, в этом взгляде генерала, вдруг почудилось мне, что это правда.

– Вы радуетесь занятию Ростова, – продолжал генерал. – Но я считаю, что вообще наступать теперь не следует: нам надо уйти.

– Уйти?.. Но куда же, Ваше Превосходительство? На Мальту?.. На Принцевы острова?.. В Сербию?..

– Нет, нам не надо покидать родной почвы. Есть неприступная узкая полоска земли – между Сочи и Туапсе. Мы должны щадить нашу драгоценную (я говорю это без всякой иронии) жизнь. Туда надо стянуть остатки славной Добровольческой армии – и ждать. Может быть, год, два, три. Дождаться, когда бабы пойдут с вилами… Плод еще не созрел; тогда он упадет прямо на нас – и тогда только мы должны выйти. Пока мы дружим с Англией, Черноморский флот в наших руках, – продолжал генерал. – Это будет действительно неприступная наша твердыня. Пусть нас соберется немного, тысяч двенадцать, но отборных войск, готовых на все. Пусть там не будет духа наживы и спекуляции, которые создают наши войска. Пусть соберутся там те, в ком жив дух незабвенного Корнилова…

Мне хотелось поставить точку над «i».

– Ваше Превосходительство, разве вы не чувствуете, какое значение для всех имеет взятие Ростова? Это первый шаг к дальнейшим нашим победам. Какой счастливый день я испытал сегодня в городе. Я торопился, но я сегодня же попрошу командира отпустить меня в Ростов дня на два…

– Взятие Ростова – это новые лавры в венок Добровольческой армии и большая ошибка, – сказал генерал. – Вы в этом скоро убедитесь. А командир – я в этом уверен – уже не отпустит вас в Ростов…

Для меня стало почти все ясно. И когда мы остановились и я шел по темным путям, чувство ужаса и отчаяния сменило прежнее ликование. Я едва взобрался в свою кабинку.

– Владимир Николаевич, это правда? – спросил я капитана З. Капитан сидел с утомленным видом и пил чай.

– Да, если к четырем часам ночи положение не восстановится, Ростов приказано оставить.

Совсем разбитым, я стал снимать винтовку и патронташ. Оставалась одна только надежда на чудо. Но еще Тургенев сказал, что все молитвы о чуде сводятся к одной: «Господи, сделай так, чтобы дважды два не было четыре». Что отдал я бы за чудо? Я видел перед собою Ростов, эти восторженные лица, эти тысячи глаз, которые смотрели на меня с надеждой и радостью. Мы обманули их. Завтра проснутся они – и увидят, как мы бросаем их на произвол красных палачей. И если бы в ту минуту сказали мне, что ценой невероятных пыток можно спасти Ростов, я отдал бы себя на мучение, и они были бы для меня высшей радостью.

Я стал раздеваться. А кругом говорили, как делить захваченную добычу. Как такой-то казак уже «загнал»