– Я правда кушать хочу, мамуль.

– Ты всегда хочешь кушать, – с живостью в голосе ответила Виола, стараясь этим показать, что хныкать вовсе не обязательно. – Попробуй иначе: «Мама! Я проголодался, скажи, пожалуйста, мы можем перекусить?» Что о тебе подумает Господин Этикет?

Этот неведомый Господин Этикет ревностно следил за Санни, особенно когда дело касалось еды.

Санни не умел разговаривать без нытья. «Тоже мне Солнышко», – сокрушалась Виола[4]. Она всячески старалась привить ему толику веселья, живости. «Искорку добавь!» – говорила она, делая энергичный жест руками и преувеличенно счастливую мину. Когда Виола училась в Йорке, так поступал ее педагог по сценическому мастерству. Ее подружкам такая манера казалась чудачеством, а Виола, наоборот, вскоре поняла, что умение весело щебетать даже тогда, когда тебе этого совсем не хочется, может сослужить добрую службу. Во-первых, так у тебя больше шансов добиться желаемого. А во-вторых, у мамы не будет повода каждые пять минут к тебе придираться. Хотя, по правде сказать, сама она этому завету не особенно следовала. Она уже давно ни к чему в своей жизни не добавляла искорку. Да и прежде не слишком этим увлекалась.

– Хочу кушать! – еще настырней заныл Санни.

Когда он сердился, у него появлялся на удивление неприятный оскал. А когда входил в раж, мог и укусить. Виола до сих пор с содроганием вспоминала прошлогоднюю поездку к отцу по случаю дня рождения Санни. Доминик, само собой, с ними не поехал – всякие семейные дела интересовали его крайне мало.

– Как же так? – в недоумении допытывался ее отец. – Как его могут не интересовать «всякие» семейные дела? Ведь он семейный человек. У него есть ты. Дети. У него, в конце концов, есть кровные родственники.

С родителями Доминик почти не общался, что для Тедди было непостижимо.

– Нет-нет, я хотела сказать, всякие там традиции, – поправилась Виола. (Слово «всякие» она и вправду повторяла слишком часто.)

Не будь Доминик отцом ее детей, Виола, возможно, даже восхищалась бы той непринужденностью, с которой он освобождал себя от любых обязанностей простым напоминанием о своем праве на самореализацию.

Санни уже вот-вот готов был разразиться пронзительным ревом, но его отвлек вовремя подоспевший дед, предложив сообща задуть свечки на торте. Этот торт приготовила утром на отцовской кухне Виола и разноцветными глазированными шоколадными пастилками выложила на нем слова «С днем рождения, Санни», но надпись получилась такой кривой, что отец подумал, будто украшение торта доверили малышке Берти.

– Ну когда же будет торт? – заныл Санни.

Ему, как и всем, пришлось давиться невыносимо клейкой Виолиной запеканкой из макарон с сыром, которой, по его мнению, на именинном столе вообще было не место. А торт, между прочим, испекли специально для него.

– Господин Этикет не любит, когда дети капризничают, – сказала Виола.

«Откуда взялся этот Господин Этикет?» – недоумевал Тедди.

Ясно было одно: господин этот успел прочно обосноваться на отцовском месте.

Виола отрезала кусок торта и положила на тарелку перед Санни, но тот внезапно ринулся вперед и, как змея, укусил мать в предплечье. Она машинально залепила ему пощечину. Ничего не понимая, Санни притих, повисла долгая пауза, и все замерли в ожидании истеричного вопля. Иного и быть не могло.

– А что я? Мне же больно! – стала оправдываться Виола, увидев, как отец изменился в лице.

– Виола, побойся бога, ребенку всего пять лет.

– Вот и пусть учится себя сдерживать.

– Тебе тоже не вредно этому поучиться, – сказал Тедди и взял на руки Берти, словно опасался, что мать вот-вот доберется и до нее.

– А чего ты ждал? – резко обратилась Виола к Санни, пытаясь спрятать жалость и стыд.

Визг перешел в вой, и слезы отчаянного, безграничного страдания крупными градинами покатились по лицу Санни, смешиваясь в однородную массу с шоколадным кремом. Виола попробовала посадить сынишку себе на колени, но он тут же напрягся, превратившись в прямую твердую доску, и удержать его оказалось невозможно. Мать опустила его на пол, и он сразу принялся ее пинать.

– Если будешь брыкаться и кусаться, не рассчитывай, что это сойдет тебе с рук, – сказала Виола суровым тоном старой няньки, ничем не выдавая бури охвативших ее чувств.

В нее буквально вселился бес. В таких случаях она частенько цедила слова сквозь тонкие, поджатые губы Строгой Няньки. Господин Этикет в этих случаях робел и отходил в сторону, предпочитая маячить у Строгой Няньки за спиной.

– Все равно буду! – ревел Санни.

– Нельзя, – сдержанно ответила Строгая Нянька, – потому что придет дядя полицейский, заберет тебя в тюрьму, и ты будешь долго-долго сидеть за решеткой.

– Виола! – ужаснулся ее отец. – Ради бога, опомнись. Это ведь ребенок! – Он протянул руку Санни. – Ну, полно, давай-ка лучше поищем, где у нас конфетка прячется.

Его устами всегда говорил голос разума, разве не так? Или этим голосом наделила отца сама Виола, и даже слово «отец» в ее сознании писалось с большой буквы, как в Ветхом Завете. Отец всегда на нее ворчал. И ей не хотелось признавать, что она тоже собой недовольна.

Оставшись за столом в одиночестве, Виола расплакалась. Почему всегда все заканчивается одним и тем же? И почему она всегда виновата? А ее собственные чувства хоть кого-нибудь волнуют? Ей, например, никто на день рождения торты не печет. Во всяком случае, теперь. Раньше это делал папа, но его кулинарные способности она ценила не слишком высоко – ей хотелось полакомиться одним из тех шедевров, что красовались в витринах кондитерских «Терриз» и «Беттиз» – обе находились на улице Сент-Хелен и таращились друг на друга, как повздорившие возлюбленные.

На свой пятидесятилетний юбилей Виола заказала себе торт от «Беттиз», чья конкурентка «Терриз» к тому времени уже давно покинула поле брани. На белой глазури выделялись изящно выведенные лиловым кремом слова: «С днем рождения, Виола»; несмотря на прозрачные намеки, Берти так и не поняла, чем же столь значителен для матери переход через пятидесятилетний рубеж. А к тому времени Виола пережила свою мать на три года с лишним: не самая желанная победа. Образ матери в ее памяти успел уже померкнуть, отойти в прошлое, и ничто не могло его воскресить. Забывая мать, Виола тосковала все сильнее.

Об этом своем юбилейном торте она никому не сказала и смаковала его в одиночестве. Несколько недель; под конец он уже совсем зачерствел. Бедная Виола!

Она сковырнула с торта Санни все пастилки оранжевого цвета. Их – не только эти оранжевые кругляши, но и вообще все лакомства – выпускала фабрика на другом конце города. Виола ездила на фабрику «Раунтри» еще с классом: она запомнила похожие на бетономешалки емкости из сияющей меди, куда загружали разные красители. В конце экскурсии каждый получил по коробке конфет. Виолины конфеты так никто и не попробовал, потому что, придя домой, она запустила ими в отца. Теперь ей уже было не вспомнить, почему она так поступила. Может, потому, что он не смог заменить ей маму?